Исповедальный крик души

Лёгкие разрывало от самосада. В тесной комнатке плотно повисла удушающая пелена от дыма, который рассеивался под потолком, и гало от тусклой лампы мерцало в бледном мареве, как нимб над головою святого.

Но святых в этой каморке не было. У тусклого окна с серыми, давно не стиранными занавесками, стоял колченогий стол, под одной ножкой которого лежала в несколько раз сложенная картонка. Полировка стола давно была стёрта, исцарапана ножом, кое-где вздулась от пролитой на поверхность жидкости. На старой измятой газете лежала вобла без головы, а рядом стояла замусоленная пивная кружка, на дне которой осели остатки некогда пенного напитка.

Человек, обхвативший голову руками, склонился над тетрадным листком, на котором были нацарапаны строчки. Нет, он не был поэтом, но крик души излился горечью в нескольких нестройных строках, в которые, казалось, была выплюнута вся его никчёмная жизнь и судьба.

Подняв измождённое морщинистое лицо, человек почесал ладонями глаза, как будто хотел избавиться от сора, попавшего в них. Потом откинулся на спинку стула. Так хотелось помолиться перед последним шагом тому, кто привел его на этот свет, кто даровал ему сорок лет назад жизнь, которая кончалась вот так прозаично. Но судьба у каждого своя, и всё, что творится с человеком в этой жизни обусловлено средой и временем, в котором человек живёт.

 

Детство было ярким. Папа – партийный функционер, держал семью в строгости. Дом был полной чашей. Дома отдыха летом на море, театры в будние дни, охота и рыбалка в выходные – создавали ощущения бесконечного непреходящего счастья. От Кольки только требовалось наполнять знаниями кудрявую голову. «Учиться, учиться, учиться, как завещал великий Ленин», - любимая поговорка папаши, мечтающего о том, что сын станет блестящим дипломатом. Потому и курсы английского, немецкого и французского языков, изучение истории партии и тренировки по спортивному многоборью отнимали у Колюни много времени. Дисциплина, как в армии. Не смог, не дотянул – получай, фашист, гранату в виде смачного подзатыльника и набора одних и тех же слов: «Да, что из тебя выйдет, придурок? Если не будешь стараться и прилагать массу усилий – дворником тебе быть, а не дипломатом!». В довесок тяжёлая медная пряжка солдатского ремня нередко оставляла фиолетовые синяки на теле мальчонки. Коля злился, бурчал под нос: «Вырасту – убью! Верну с лихвой за все унижения!»

Но возвращать долги не пришлось. Пал смертью храбрых Союз, спеклась и партия. Папаня, видимо знавший много партийных тайн, застрелился в своём кабинете, не оставив никакого завещания родным. Ведомственную квартиру отобрали, и Колюню с матерью попёрли из Москвы на задворки. Мать начала спиваться. Сколько раз Коле приходилось отыскивать родительницу по лесопаркам, в оврагах, помятую, грязную и нечёсаную, изрыгающую проклятия жизни и судьбе. Жить стало не на что. Коля, бросив престижную школу, в поисках лишней копейки начал разгружать вагоны на железнодорожной сортировочной станции, а по ночам с компанией молодых гопников обчищать ларьки и квартиры. Жизнь покатилась под откос. Суд. Срок. Колония. После восьми лет заточения вышел на волю. Идти некуда. Мать давно умерла и похоронена сердобольными соседями. А жизнь начинать с чистого листа, ох, как сложно.

Зашёл в церковь. На звенящие медяки приобрел три свечи, за своё здравие да за упокой родителей хотел поставить перед иконой. Молиться не умел, но облегчить душу простыми словами покаяния очень хотелось. Вдруг подлетела полоумная бабка и начала причитать: «Чертям из преисподней не место в храме божьем, свечу не умеешь ставить…» Плюнул в сердцах, выскочил из храма, забросив свечи в клумбу и пошёл, не оглядываясь. Не принял, видать, Господь, грешника.

 

Крепко запил Колюня, последнее отняли бомжи. Но сжалилась над ним судьба. Ангелом ему явилась Ленка, невзрачная бабёнка, которая подобрала его – лежащего в канаве, помогла подняться, притащила к себе. Отмыла, отчистила, накормила супом, в постель уложила, укачала, как ребенка. Истосковавшись по женской ласке, подмял Ленку под себя, залюбил до одури, да так, что соседи стали ложкой в стенку стучать: «С ума посходили там что ли? Милицию сейчас вызовем, распутники!» - неслось из-за стены.

Но не долго счастье длилось. Сгорела Ленка от туберкулёза нелеченого, затянувшегося. Всё бы отдал Колюня за то, чтобы жила его родная, но время было упущено. Схоронил Ленку. Жизнь потеряла смысл. А была ли жизнь? Всегда пальцем тыкали осуждающе, читали нотации, подножку подставляли, но… жил, карабкался. А теперь? Ради чего всё?

 

Колюня, прочитав ещё раз чёрные строки на белом, поставил кружку на тетрадный листок – исповедальный крик души. Поднявшись со стула, прошёл в туалет, сел на стульчак. Дотянувшись до пыльной полки, пальцами отыскал ржавое лезвие и недрогнувшей рукой прочертил дорожку по запястью. Первые черные капли выступили немым укором, а потом потекли ручейки, уносящие человеческую жизнь в небытие…

 

Конкурсное задание - написать о человеке, который мог написать этот стих:

 

Не вам, б****м, меня судить

И ковыряться в моей жизни.

Души вам не понять порыв,

Не осознать всего трагизма.

Тот не способен оценить

И правильно понять поступков,

Кто не прохавал жизни низ,

Не жил, не рос среди ублюдков.

Тот, кто не знает крови вкус,

Годов голодных и лишений,

Ну, разве может рассуждать,

Прожив средь маленьких волнений?

Уж пусть я буду негодяй,

Зато я чист перед собою.

Своих грехов в сердцах стыдясь,

Вы лезете в чужую долю.

Мерзавцем быть уж лучше впрямь,

Чем лицемерья мерить гири,

Перед собою не таясь,

С улыбкой на кровавом пире.

Горит задорно огонёк

В глазах живых и настоящих.

Не нужно лицемерных слов

И прочих барбитур бодрящих.

И в мире муляжей и лжи

Ты не найдёшь покой в трактире.

А на душе тогда легко,

Когда живёшь с собою в мире.

(Автор неизвестен)