Нечто о незначимом-8
Глава восьмая
700.
Мы обещали с Назина начать
Главу очередную – выполнять
Обещанное следует. Без толку
Рассказ иначе начинать, поскольку
Мы обещали с Назина начать.
701.
Вот мы в уюте кухонном сидим.
Над нами сизой тучей вьётся дым.
Я достаю запасец – трёхлитровку
И говорю: «Ну что же, друг мой Вовка,
Давай уж до упора посидим».
702.
Давно моё семейство спит, но славно
Сидим мы с другом, мило и забавно
О нашей общей жизни говорим.
И если бы не коромыслом дым,
Всё было бы и в самом деле славно.
703.
Вот снова у лица летящий жест,
Как будто дым глаза нещадно ест,
И Назин говорит: «Ну, Федотовских
Редактор из типично ерундовских, –
Опять как бы вспорхнувшей кисти жест. –
704.
В стихах он разбирается, но воля
Главреда для него, как плуг для поля.
Уж ежели проляжет борозда,
То это, брат, на долгие года,
Пока не сменится главреда воля.
705.
Я рукопись в редакцию сдаю
По толщине с электропечь твою,
А выйдет непременная фитюлька,
По толщине не более, чем тюлька,
А рукопись толстенную сдаю».
706.
Из банки я портвейна подливаю
И сердцем к справедливости взываю:
«Так ведь Сорокин книжки издаёт,
Да жирные, аж оторопь берёт». –
В стаканы я портвейна подливаю.
707.
«Вот потому никто и не издаст
Ненужный для Сорокина балласт,
Всё тот же плуг отточенный главреда
От неугодных не оставит следа.
Глав-вред всегда Сорокина издаст…»
708.
Мы вспомнили издательские были,
Когда жлобы Астафьева гнобили
И, он покинув трудовой Урал,
На родину рубцовскую сбежал.
Такие вот издательские были.
709.
«А ты мне: рукопись тебе вернули, –
К столу пригнулся Назин, словно пули
Его прижали. – Времена придут,
И нас другие реды издадут.
И даже то, что нам с тобой вернули» …
710.
Ах, Вовка Назин! Времена пришли.
Но худшие для матушки земли.
Россию олигархи захватили,
Жируют, как мамаи в худшем стиле,
Совсем не те к нам времена пришли.
711.
Мы раньше без натуги и печали
В «Насменке» гонорары получали.
Теперь, видать за наши за грехи,
В газетах не печатают стихи.
Как говорится, не было печали.
712.
Зато полно издателей других,
Добрейших, но ужасно дорогих.
Положенные тыщи предъявляешь
И вскоре чудо-книгу получаешь,
Какой, уж точно, нету у других.
713.
Да только вот беда, где денег взять,
Чтоб книгу долгожданную издать?
Концы с концами еле-еле сводишь,
В друзьях у знати нынешней не ходишь,
И получается, что негде взять.
714.
Стихи мы размещаем в Интернете.
Бесплатно. Правда Интернет, как Нетте,
Уже не человек, не пароход.
Не знаешь толком, кто тебя прочтёт
В незримо-виртуальном Интернете.
715.
Но, если у тебя деньжата есть
И не терзает совесть или честь,
Такие книжки сайтовские боссы
Наиздают! Какие тут вопросы,
Когда у стихоплёта деньги есть.
716.
И мне, дружище, хоть безумно жалко,
Что, вопреки «насменовской» закалки,
Нам за вином с тобой не посидеть,
Но это лучше – Богу славу петь,
Хоть уходить с земли безумно жалко.
717.
Там нет нужды в издательство сдавать
Стихи мешками – и фитюльки ждать.
И гонорары ждать совсем не нужно.
Земное там до отвращенья чуждо.
Ты всё уж сдал. Там нечего сдавать.
718.
«…А как живут российские поэты? –
Несут свой крест за общие грехи.
Володя Назин продавал газеты,
В которых не печатали стихи.
719.
Да он и сам простился со стихами,
Сновал по электричкам день-деньской,
Пока не отравился пирожками
На дальнем полустанке в час ночной…»
720.
Когда пойдёт большим потерям счёт,
Не сомневайся – это настаёт
В судьбе твоей большая перемена,
И это будет, будет непременно,
Когда пойдёт большим потерям счёт.
721.
До этого я потерял тебя,
Володя Никоненко. Ты, любя,
Пожалуй, больше всех мужскую дружбу,
Такую, брат, оказывал мне службу,
Как ни один приятель до тебя.
722.
Да и когда ушёл, твоя поддержка,
Законы мира разрывая дерзко,
Касалась ветреной моей судьбы,
Как звук призывный боевой трубы
Была незримая твоя поддержка.
723.
Нежданно из «Рабочего» звонок:
Тебе замену ищут. Сбились с ног.
Всех перебрав, на мне остановились.
«Возглавь отдел заглохший, сделай милость», –
Нежданно из «Рабочего» звонок.
724.
Оно бы можно было – ломтик жира.
Зарплата выше. Новая квартира.
В кругах КПСС авторитет.
Но всё-таки в душе-то я поэт,
И поразмыслил так – не надо жира.
725.
Однако мненье друга моего
Чего-то добивалось своего.
Серьёзное письмо из деканата
Пришло мне на работу. Кандидата
Они на место друга моего
726.
Нашли в лице моём. Поскольку узел
Связал меня с селом (пилюля Музе!),
Его я крепче должен завязать –
В журфаке о селе преподавать.
Действительно, затягивался узел.
727.
А для поэта узел – это смерть.
Его рублю я и кричу: «Не сметь!»
И, выгладив по-общежитски брюки,
Иду в издательство (с названьем СУКИ.
А может быть, названье хуже – смерть).
728.
Я знал, там место есть в политотделе.
Оно и оказалось в самом деле.
И я пришёлся к месту, так сказать,
Политлитературу издавать.
(А что же издавать в политотделе?)
729.
Конечно, я имел иную цель –
Преодолеть партийной жизни мель
И до высот поэзии добраться,
Чтоб, как Сорокин, ёмко издаваться,
Такую я себе поставил цель.
730.
Но книги не сорокинской мурой
Напихивать предполагалось мной,
А тем, что верный сторож Федотовских
Выбрасывал под знаком никаковских,
Раздавленных сорокинской мурой.
731.
Не знал он, что мура и есть мура
И что придёт заветная пора,
И опыты чванливой славы жалкой
Поглотятся большой всемирной свалкой.
Не знал он, что мура и есть мура.
732.
Сказала завотделом: «Гордость наша –
Потомственный рабочий с Уралмаша.
Он семьянин прекрасный, член ЦК.
Еще бы нам продвинуть мужика
В писатели – теперь задача наша».
733.
Встречаемся. «Что надо, расскажу.
Но сам-то я трех слов не напишу». –
«Так не беда. Мы за тебя напишем.
Одним ведь воздухом с тобою дышим».
«Ну если так, пиши, – я расскажу». –
734.
Послал ему совместное творенье.
А он в ответ свои соображенья.
А все они из трёх коротких слов:
«Согласен с рукопастью. Королёв».
Так вызрел плод совместного творенья.
735.
Всё ничего. Но только гонорар
Ушёл к цекашнику как божий дар.
Он поначалу крепко удивлялся.
Но поразмыслил – и не отказался.
Цекашникам положен гонорар.
736.
А что же нам положено, несчастным?
Нести смирение структурам властным?
Сопя, чужие книжки издавать?
Себя, и честь, и совесть забывать?
Вот так и поступать нам всем, несчастным?
737.
Да хрена в нос! Сибирская натура
Лишь только внешностью раба и дура.
Используя признания Москвы,
Я, словно Святослав, пошёл на «вы»,
Ведь у меня сибирская натура.
738.
И книжки я пошёл сдавать рядком,
Написанные прозой и стихом,
И все они помпезно проходили,
Поскольку … чисто авторскими были.
Так и пошли, пошли они рядком.
739.
Но только я фамилию свою
Поставил в титул, норовясь в бою
Почти незримом выиграть сраженье,
Как наш главред на это сочиненье
Обрушивал рецензию свою.
740.
По ней всегда стандартно выходило,
Что в книге той идейной силы было
В изрядном недостатке; что она
Не той тематике посвящена.
Вот так, всегда стандартно, выходило.
741.
Но не везло не меньше моего
И тем (их, правда, было меньшинство),
Кто на Парнасе лучшими считался
И потому у нас не издавался.
Им не везло не меньше моего.
742.
На утвержденье плана кто-то слово
Неловко вставил: «Почему Рубцова,
Жигулина и Евтушенко нет?» –
«Есть посильней!» – последовал ответ.
И этого вполне хватило слова.
743.
Поздней, кому не нравился Рубцов,
Я задавал вопрос, чтоб до основ
Их сути поэтической добраться:
«Так кто же лучший?» – Разочароваться
Они меня заставили: «Рубцов».
744.
«А кто же из прозаиков?» – «Астафьев».
Вновь оплеуха мне. Вот и поставь их
Примером честной правды без прикрас.
Вот так они и распродали нас.
Простим же рабство их, Рубцов, Астафьев!
745.
Но я, друзья, о главном не сказал.
В издательстве мещанский дух витал.
Одни гонять чаи предпочитали,
Другие кофе. Третьи скучно ждали
Конца работы. Так бы я сказал.
746.
Но от страстей мещанстко-бытовых
Я, к счастью, был избавлен. Я от них,
Ещё до этого, в родной газете
Ушёл удачно. От всеобщих этих
Страстей людских, мещанско-бытовых.
747.
Уже мне эта участь не грозила.
Однажды вечером сквозная сила
В часовне старой овладела мной.
Она была заполнена толпой,
Которой вечным пьянством жизнь грозила.
748.
Седой священник службу отслужил,
И каждый, кто в толпе греховной был,
Поклялся перед старою иконой,
Что враг ему отныне змий зелёный –
Для этого и службу отслужил.
749.
И так всё было чинно и пристойно,
И душу это тронуло настолько,
Что я потом перед иконой стал
И клятву мной услышанную дал,
И тоже вышло чинно и пристойно.
750.
Купив «Неупиваемую чашу»,
В полуторку пославленную нашу
Направил я летящие шаги.
«Ну, Богородица, убереги!», –
Прошу «Неупиваемую чашу».
751.
И чувствую – не хочется курить.
Такого не должно в помине быть.
В часовне – два часа, и без затяжки.
И мысли нет, как мысли нет у пташки –
Чтоб сигарету взять и закурить...
752.
Вот день проходит, два уже, и три.
Я пачку раскрываю: «Закури».
Но чудеса – курить совсем не тянет.
Наверно, мир вверх дном сегодня встанет.
Уже прошли и день, и два, и три.
753.
«Ну, раз такое дело, – я решаю, –
То и тебя я, хитрый змий, не знаю.
И поговорка «Истина в вине»,
Отныне совершенно не по мне».
Таким я, значит, образом решаю.
754.
И вот совсем не пью и не курю.
И вслух уже об этом говорю.
И это необычное известье
Всех поразило молнией на месте:
«Он говорит: не пью и не курю!»
755.
Одним из первых пародист-сатирик
Пришёл с бутылкой: «Ну, непьющий лирик,
Пора отметить твой сухой почин.
Такой в газете ты у нас один», –
Сказал с сарказмом пародист-сатирик.
756.
Стакан столичной с краем подаёт.
«Не пью, Валер…» – «Смотрите, он не пьёт!
А кто не пьёт, Ефремыч, тот не пишет.
Не воздухом, а водкой тело дышит». –
И мне пустой стакан свой подаёт.
757.
К чему скрывать? Трудней с друзьями стало.
Основа для мальчишников пропала.
Глядишь, как пьют вокруг. А ты не пьёшь.
И реплики пустые подаёшь.
Что говорить! Трудней с друзьями стало.
758.
Зато с утра такая радость! Солнце
Над городом сияет и смеётся.
А если, скажем, дождик моросит,
Он свежестью сильней вина пьянит.
Уж я молчу, когда сияет солнце.
759.
Вот говорят, мол, заново родился.
И ведь не врут. Я в этом убедился.
Как будто бы мальчишкой в десять лет
Встречаешь с чуткой удочкой рассвет.
Выходит, вправду заново родился.
760.
И нужно ли при этом говорить,
Какая поэтическая прыть,
А с ней и прозаическая живость,
В душе моей вскипела и отрылась.
Но надо ли об этом говорить?
761.
А вот об этом мне грешно таиться.
Известно, что взрослеющая птица
Не раз промчится над родным гнездом.
Так я вернулся в свой родимый дом,
И вот об этом мне грешно таиться.
762.
Я, блудный сын, обидно, что к концу,
Вернулся в дом к забытому Отцу.
А привела икона, что в часовне
Купил я в дни, незрячие по-совьи,
Да только жаль, почти уже к концу.
763.
К Нему и раньше в мыслях обращаясь,
Перечитал я горы книжек, каюсь,
От истины далёких, как далёк
От вымыслов невымышленный Бог.
Не знал я Бога, к книгам обращаясь.
764.
Но сила, оторвавшая меня
От будущего вечного огня,
От гибельных страстей и от могилы,
Дала мне неизвестной новой силы
И на ноги поставила меня.
765.
С такою теософской подготовкой
Я сделал шаг в издательство неловкий.
И, хоть совсем не этого желал,
Я каждой книжкой серебришко брал
С моею теософской подготовкой.
766.
Мои коллеги пили кофе, чай,
Да рукописи, правда, невзначай
На тех же всё сраницах открывали,
Да сплетни целый день перебирали,
На то он, кофе, и на то он, чай.
667.
А я в отделе налегал на книжки.
Куда-то надо было сил излишки
Девать. И просыпающийся дух
Велел работать мне подчас за двух,
Подчас за трёх. Вот и строгал я книжки.
768.
Но серебро медалей – не стихи.
Пришлось бежать от бренной чепухи
Из книжной фабрики с названьем СУКИ.
Бежать и хорошенько вымыть руки.
Нет! Серебро медалей – не стихи.
769.
Единственное, что мне удалось –
Системы сучьей обостряя злость,
Из партии уйти и дверью хлопнуть,
Но до сих пор она не может лопнуть –
Опять, опять ей выжить удалось.
770.
«…В те годы газеты кричали
О том, что советский народ
Сплошным монолитом из стали
К намеченной цели идёт.
771.
Но даже и так, без наитий,
Мы видели с болью вины,
Что фразы о том монолите
Лишь внешним напором сильны.
772.
Уже в кабинетных просторах,
Таких безобидных на вид,
Мужали царьки, из которых
Сплотится иной монолит.
773.
Тот самый, что молотом власти
Гигантскую глыбу – народ
Сначала расколет на части,
А после в песок перетрёт.
774.
И мы, разобщенные бурей
Обманов, нехваток, обид,
Узнаем на собственной шкуре,
Как нужен нам свой монолит»...
775.
И, словно гнев мой честный одобряя,
Вильнула в сторону судьба шальная,
Ну, а верней – был это перст Того,
Кто разума коснулся моего,
На этот раз мой выбор одобряя.
776.
Когда я без работы изнемог,
С утра – от Романихина звонок,
Директора издательства «Газета»,
Известного в те времена. И это –
Когда я без работы изнемог.
777.
«Борис! дружище! Сделай одолженье,
Заради журналистского служенья,
Возглавь изданье – «Вестник деловой».
Я досконально знаю опыт твой.
Ты нам подходишь. Сделай одолженье.
778.
Еженедельник должен бить не в бровь,
А в глаз. А у тебя к стихам любовь,
Замечу, сатирического свойства.
Вот ты в достойной мере и раскройся». –
«А как вы знаете? – Я хмурю бровь. –
779.
Про свойство-то? Я книг не выпускаю». –
«Да как не знать! Я по «Насменке» знаю.
Запустим сатирический роман.
И слава. И деньгой набит карман.
Посредственность я в свет не выпускаю».
780.
Кто подсказал ему? В то время я,
В эпоху ельцинского бытия,
Задумал что-то вроде мемуаров
Стихами мыслящего пивовара,
И к ним уж приступил в то время я.
781.
Главу перепечатал, план изданья,
Продумав, набросал. И вот предстал я
Перед начальством новым. И оно
(Наверно, свыше было суждено)
Одобрило стихийный план изданья.
782.
И полетел-помчался мой «Шинок
Безмена Бизнесменова». От строк
(Еще стихами их зовут на свете)
Пришлось ужаться деловой газете,
Зато весьма расширился «Шинок».
783.
Безменов мой, от долголетья сивый,
С какой-то молодой, задорной силой
Драконил ельциноидную власть,
Которая училась красть да красть –
Безменов мой, от долголетья сивый.
784.
Мне говорили: «Ты, братишка смел.
Ишь президента снова как поддел!
В другие времена, когда был в силе
Хрущев, – тебя бы сходу посадили».
Я отвечал: «Не я – Безменов смел».
785.
И всё-таки я дюже удивлялся,
Как областною властью позволялся
Невиданный доселе беспредел.
Печатал я в газете, что хотел,
И этому немало удивлялся.
786.
Пятнадцать лет спустя роман в стихах
Я в Интернете разметил, но ах! –
Уже всё то, что Путина касалось,
Безжалостно с экрана убиралось.
Был исковеркан мой роман в стихах.
787.
Сегодня говорят, что в ту годину
Анархия с жульём наполовину
Заполонила, затопила Русь.
Я сравнивать эпохи не берусь.
Но мне жилось свободней в ту годину.
788.
Уже хотя бы в том, что президент,
Пускай в последний, кризисный момент,
Но попросил прощенье у народа,
Уже хотя бы в том была свобода,
Хоть был и сумасбродным президент.
789.
Теперь не то. Скрипят натужно гайки.
Власть вновь не у народа, а у шайки
Миллиардеров, нынешних воров.
Отцапал часть России – будь здоров!
И потому скрипят натужно гайки.
790.
Пусть незаконно, я имел тогда
С рекламмы деньги (по безналу? да).
А нынче я законно получаю
Гроши, чтоб утром выпить чашку чаю,
Взамен «глясе», что утром пил тогда.
791.
Но критика – что комариный гуд.
Ни там её не любят и ни тут.
И вот уж для печати наши власти
Лихие приготовили напасти –
На этот самый комариный гуд.
792.
Из кассы государственной газетам
(И прочим СМИ) – по фиге. И при этом
Закрыли для изданий «Роспечать» –
Учитесь без неё распространять.
Каюк пришёл журналам и газетам
793.
(И прочим СМИ). Остались, правда, те,
Которые приятней для властей
И в полном смысле слова безопасней.
Куда как без изданий жизнь прекрасней.
Загнулись все. Остались только те.
794.
И «Вестник» мой, в котором так свободно
Я пел о наших бедах всенародно,
Сошёл на нет, как утренний туман,
А с ним и напечататнный роман.
И так без них спокойно и свободно.
795.
Газетные – прощайте – номера!
Издателю на пенсию пора.
И только иногда, как сон тревожный,
Припомнится, как в спешке невозможной
Готовил я к печати номера.
796.
Как собирал рекламму, как ночами
Просиживал над прозой и стихами,
Как на машинке пишущей стучал.
И всё один. Годов не замечал,
Работая и днями и ночами.
797.
И всё-таки, наверно, не напрасно
Летело время. Вспоминаю – часто
Читатели звонили мне домой:
«Ну, чудо твой Безмеша, боже мой!..»
Наверно так: всё было не напрасно...
798.
«Ах, как нынче властям захотелось,
Чтоб российская наша печать,
Рабской жизни впитав мягкотелость,
Научилась о правде молчать!
799.
Чтоб за ломтик бесплатного сала,
Не краснея ничуть за враньё,
Лишь о путинской своре кричала,
О великих успехах её.
800.
И ни слова – не сметь вспоминать их! –
Ни о цинковых скорбных гробах,
Ни о тихих, голодных проклятьях
У старух-стариков на устах.
801.
И не стало газет. Горы хлама.
Да в каком изобилье большом!
Всё реклама, реклама, реклама.
Всё красотки. И всё нагишом!
802.
А трава-то без дождичка вянет.
И в затихшем просторе пустом
Зреет слово. Которое грянет.
Просто так. Без газет. Словно гром!»
