Девочка с ружьём
Музыкальное сопровождение включать со слов "Эту ночь я никогда не забуду"
Мне четырнадцать лет. Я одна. Одна в маленьком доме, стоящем посреди 19-ти таких же домов. Только в отличие от моего, эти дома совершенно пусты. Вся деревня опустела с самого 1941-ого года.
От моей семьи в каждой комнате остались только воспоминания. В самой большой комнате - папино охотничье ружье. Единственный мой собеседник все эти полгода, которые я провела в этом доме. Я не вру: я на самом деле с ним разговариваю. Мы вместе придумываем, сколько патронов вложим в тела немцев, если они вдруг захотят к нам заглянуть.
Более суровой зимы я не знала за все четырнадцать лет своей жизни. Пол покрылся тоненькой корочкой льда, окна как будто навечно стали ажурными. Я жгла в печи всё, что можно было там жечь. Пришлось разрубить на дрова все двери, кроме входной, а еще стулья, стол, свою кроватку для куклы Фроси... Каждый удар топора сопровождался моим громким всхлипом и сочувственным поскрипыванием половиц. Мне казалось, что даже ружье, жалея меня, склонило свое дуло. Я закуталась в любимый мамин пуховый платок, одела папин тулуп и свои валенки, но все равно мороз пробирал порой до костей. А когда все деревянное в доме закончилось, пришлось бегать за дровами в лес. Точнее, не бегать, а ползти, потому что сил бежать не было никаких, их хватало только на пару-тройку взмахов топором.
Что я ела? А все, что находила в оставшихся 19-ти домах. Воровать нехорошо, но другого выхода у меня не было. Лишь один раз, когда прошел еще только месяц с тех пор, как опустел наш дом, я рискнула выбраться на охоту. Папа научил меня паре вещей, которые могли сделать ее успешной. Наверно, я по жизни везучая, потому что буквально через пару минут я заметила неподалеку от себя силуэт молодой косули. Слезы выступили у меня на глазах, когда я направила на нее дуло ружья и выстрелила. До сих пор не могу себе этого простить... Хотя раньше даже не задумывалась о том, как мне жалко животных, когда папа приносил подбитую дичь домой. В этот раз в голове мелькнула чудовищная мысль: "А я ведь как немец сейчас..." С тех пор на охоту я не хожу. Питаюсь подгнившей картошкой, которую совершенно случайно нашла у нас в погребе, где-то в самом его темном углу.
С приходом весны, конечно, стало проще. Но силы уходили с каждым днем. От голода я начинала медленно сходить с ума, мне повсюду виделась кастрюля с горячим грибным супом, моим любимым. Ружье еще ниже склонило свое дуло. Если бы оно было человеком, оно бы наверняка уже рыдало навзрыд.
Беды ничто не предвещало все эти полгода. Пока однажды утром, за неделю до Нового года, я не проснулась от какого-то странного шума. Его источник обнаружился почти сразу: толпа людей. Может быть, не толпа, но человек 10 точно. Я стояла у окна, глядя на приближающиеся фигуры, и страх покрывал меня как лед покрывает пол: медленно, стекая в кровь, заставляя тело безумно дрожать. Я бросилась прочь от окна и метнулась к ружью. Сняла его со стены, крепко сжала в руках.
- Если немцы - всадим пулю в лоб хотя бы одному, прежде чем они меня убьют.
По мере их приближения я начала различать немецкую речь. И вместе со страхом внутри начал вскипать гнев. Нет, не гнев - звериная, ужасная ярость, которую пришлось приглушить, иначе мне не удастся начинить свинцом никого из них. А очень хотелось.
Они о чем-то громко спорили, потом ржали, как кони, над чьей-то, видимо, весьма удачной шуткой. А потом рассосались по пустым домам. Понятно: шакалы ищут, чем поживиться. Я сжала ружье еще крепче, готовая в любой момент встать на защиту своего дома. Если будет нужно - насмерть.
Внезапно в дверь постучали. Я даже больше удивилась, чем испугалась. С чего это вдруг такая вежливость? Я выставила ружье вперед и, набрав в грудь побольше воздуха и храбрости, выкрикнула:
- А ну иди прочь, фашист!
Тишина. Но удаляющихся шагов я не услышала. Значит стоит еще. Снова набрала в грудь побольше воздуха и храбрости и с еще большей злостью пригрозила:
- Уходи! Иначе выстрелю!
Снова тишина. Но дверь начала медленно открываться. Вот тут ружье со страху запрыгало у меня в руках. Я сжала зубы, чтобы не расплакаться, и опустила палец на курок. А из-за двери появилась маленькая мальчишеская голова.
- Девочка...я свой, девочка...пожалуйста, пусти меня...
Я чуть не выронила ружье. Передо мной стоял одетый в какое-то тряпье, грязный, дрожащий от холода мальчик. На вид ему было столько же лет, сколько и мне. Русский язык-то он мог выучить, но глаза и лицо были наши, родные. Я затащила его в дом и аккуратно закрыла дверь.
- Я на окраине живу, - проговорил он, стуча зубами. - Убежал, когда немцы в деревню пришли. Они меня не видели, не бойся. Но нам лучше спрятаться. Если они сюда придут и нас увидят...
- Мы с моим другом не боимся никого, - гордо сказала я, показав ему ружье. - Придут - пристрелю.
Мальчик отшатнулся от ружья, но глаз от меня не отвел.
- Тебе на всех патронов не хватит. Пристрелишь одного - остальные девять тебя скрутят и изобьют.
- А я их ногами буду лягать! - почему-то этот мальчик начал меня раздражать. Мне даже захотелось выставить его обратно на улицу. Но каким бы докучливым он ни был, подобной низости я бы не допустила.
- Тогда двух лягнешь, а шестеро тебя все равно скрутят!
- Да перестань ты уже...
Наш спор прервали новые крики немцев. Только теперь они стояли буквально в двух шагах от моего дома.
- Цыц! - резко шепнула я и оттащила мальчика в свою комнату. - Сиди тихо, а я к двери пойду.
- Стой! - он ухватил меня за руку и приблизил к себе. - С ума сошла? Они от тебя мокрого места не оставят.
- Пусти. Сиди тихо.
Я вырвалась, вышла из комнаты и во второй раз встала у дверей, держа ружье наготове. Голоса становились все громче, приближались и приближались. Предательская слеза все-таки покатилась по щеке, а с губ сорвалось только одно слово:
- Отомщу...Отомщу...
***
- Ну ты даешь... - Коля выдохнул и выполз из-под кровати, глядя на мое сияющее от радости лицо.
- А ты говорил - мокрого места не оставят. Я в одного попала - так они тут же все разбежались. Трусы!
Коля смотрел на меня с восхищением и одновременно с испугом.
- А ты не боишься, что они вернутся?
- Да пусть только попробуют! Разнесу им всем головы!
Коля через силу улыбнулся.
- Я и не сомневаюсь.
Мы просидели в моей комнате часа четыре, рассказывая друг другу о своих злоключениях. И чем больше разговаривали, тем больше мне становилось его жалко и тем больше, как ни странно, он мне нравился. Местами тот еще зануда, но в целом очень добрый и хороший мальчик, родители которого умерли в ноябре. Он так же остался совсем один в доме и, не вынеся одиночества, отправился искать кого-нибудь живого в деревне, тщетно надеясь, что таковые вообще есть. И вот ему повезло найти меня. Я отдала ему папин тулуп, а сама укрылась поверх маминого бабушкиным платком.
- Ты не замерзнешь? - заботливо спросил Коля, принимая у меня из рук тулуп.
- Ничего, мне и платка хватит. А ты грейся.
- Спасибо тебе, девочка... Правда, ты вот знаешь, как меня зовут, а как тебя зовут - я все еще не знаю...
- Аня, - сказала я и протянула руку для рукопожатия. Он крепко стиснул ее в своей и улыбнулся.
***
Эту ночь я никогда не забуду. Каждый раз, когда наступает 29 декабря, я с самого утра начинаю плакать. Даже несмотря на то, что мне уже столько лет и плакать вроде как даже и неприлично в моем возрасте.
Они все-таки вернулись. И с пулеметами наперевес. Мстить за убитого товарища. Ворвались в дом, разнеся к чертям дверь и круша все на своем пути.
Мы с Колей забились в самый дальний угол комнаты, но глядели на них без всякого страха, зато с отвращением.
Немец, дыхнув на меня перегаром, плюнул мне в лицо одним выученным им по-русски словом:
- Ты?
Про убитого спрашивает. Я ли это сделала. Я встаю перед ним во весь рост и резко отвечаю:
- Убила бы всех вас, если бы патроны были.
Он морщится, отворачивается от меня и шагает к Коле. Я бросаюсь вперед, чтобы его защитить, но немец грубо отпихивает меня в сторону, и я попадаю в лапы к его сослуживцам.
- Хэндэ хох! - кричит он. Коля не встает и даже не шевелит руками, не говоря уже о том, чтобы их поднять.
- Хэндэ хох! - снова орет немец. Коля молчит и только смотрит на него. Немец протягивает руку, и ему в нее кладут мое ружье.
- Нет!!! - закричала я и рванулась вперед, пытаясь высвободиться, но грубые руки обхватили меня под животом и отшвырнули в угол. Я ударилась о стену именно тогда, когда раздался выстрел. И все, что я успела увидеть перед тем, как потеряла сознание - это осевшее у стены тело моего друга.
***
Я провела два года в концлагере. Как выжила - не знаю. Но первое, что я сделала, когда обрела долгожданную свободу - приехала к нам в деревню, в наш дом. Кровь на стене застыла, превратившись в большое алое пятно. А ружье так и лежало на полу - так, как его тогда бросили. Я подняла его с пола, стряхнула с него пыль и повесила на стену.
- Ну что, дружок? Мы с тобой снова одни. Ну ничего, проживем как-нибудь. Раз уж в войну выжили - и тут выживем.
А потом подошла к углу с кровавым пятном, провела по нему рукой и выпалила сквозь слезы:
- Прости, Коля...
Более суровой зимы я не знала за все четырнадцать лет своей жизни. Пол покрылся тоненькой корочкой льда, окна как будто навечно стали ажурными. Я жгла в печи всё, что можно было там жечь. Пришлось разрубить на дрова все двери, кроме входной, а еще стулья, стол, свою кроватку для куклы Фроси... Каждый удар топора сопровождался моим громким всхлипом и сочувственным поскрипыванием половиц. Мне казалось, что даже ружье, жалея меня, склонило свое дуло. Я закуталась в любимый мамин пуховый платок, одела папин тулуп и свои валенки, но все равно мороз пробирал порой до костей. А когда все деревянное в доме закончилось, пришлось бегать за дровами в лес. Точнее, не бегать, а ползти, потому что сил бежать не было никаких, их хватало только на пару-тройку взмахов топором.
Что я ела? А все, что находила в оставшихся 19-ти домах. Воровать нехорошо, но другого выхода у меня не было. Лишь один раз, когда прошел еще только месяц с тех пор, как опустел наш дом, я рискнула выбраться на охоту. Папа научил меня паре вещей, которые могли сделать ее успешной. Наверно, я по жизни везучая, потому что буквально через пару минут я заметила неподалеку от себя силуэт молодой косули. Слезы выступили у меня на глазах, когда я направила на нее дуло ружья и выстрелила. До сих пор не могу себе этого простить... Хотя раньше даже не задумывалась о том, как мне жалко животных, когда папа приносил подбитую дичь домой. В этот раз в голове мелькнула чудовищная мысль: "А я ведь как немец сейчас..." С тех пор на охоту я не хожу. Питаюсь подгнившей картошкой, которую совершенно случайно нашла у нас в погребе, где-то в самом его темном углу.
С приходом весны, конечно, стало проще. Но силы уходили с каждым днем. От голода я начинала медленно сходить с ума, мне повсюду виделась кастрюля с горячим грибным супом, моим любимым. Ружье еще ниже склонило свое дуло. Если бы оно было человеком, оно бы наверняка уже рыдало навзрыд.
Беды ничто не предвещало все эти полгода. Пока однажды утром, за неделю до Нового года, я не проснулась от какого-то странного шума. Его источник обнаружился почти сразу: толпа людей. Может быть, не толпа, но человек 10 точно. Я стояла у окна, глядя на приближающиеся фигуры, и страх покрывал меня как лед покрывает пол: медленно, стекая в кровь, заставляя тело безумно дрожать. Я бросилась прочь от окна и метнулась к ружью. Сняла его со стены, крепко сжала в руках.
- Если немцы - всадим пулю в лоб хотя бы одному, прежде чем они меня убьют.
По мере их приближения я начала различать немецкую речь. И вместе со страхом внутри начал вскипать гнев. Нет, не гнев - звериная, ужасная ярость, которую пришлось приглушить, иначе мне не удастся начинить свинцом никого из них. А очень хотелось.
Они о чем-то громко спорили, потом ржали, как кони, над чьей-то, видимо, весьма удачной шуткой. А потом рассосались по пустым домам. Понятно: шакалы ищут, чем поживиться. Я сжала ружье еще крепче, готовая в любой момент встать на защиту своего дома. Если будет нужно - насмерть.
Внезапно в дверь постучали. Я даже больше удивилась, чем испугалась. С чего это вдруг такая вежливость? Я выставила ружье вперед и, набрав в грудь побольше воздуха и храбрости, выкрикнула:
- А ну иди прочь, фашист!
Тишина. Но удаляющихся шагов я не услышала. Значит стоит еще. Снова набрала в грудь побольше воздуха и храбрости и с еще большей злостью пригрозила:
- Уходи! Иначе выстрелю!
Снова тишина. Но дверь начала медленно открываться. Вот тут ружье со страху запрыгало у меня в руках. Я сжала зубы, чтобы не расплакаться, и опустила палец на курок. А из-за двери появилась маленькая мальчишеская голова.
- Девочка...я свой, девочка...пожалуйста, пусти меня...
Я чуть не выронила ружье. Передо мной стоял одетый в какое-то тряпье, грязный, дрожащий от холода мальчик. На вид ему было столько же лет, сколько и мне. Русский язык-то он мог выучить, но глаза и лицо были наши, родные. Я затащила его в дом и аккуратно закрыла дверь.
- Я на окраине живу, - проговорил он, стуча зубами. - Убежал, когда немцы в деревню пришли. Они меня не видели, не бойся. Но нам лучше спрятаться. Если они сюда придут и нас увидят...
- Мы с моим другом не боимся никого, - гордо сказала я, показав ему ружье. - Придут - пристрелю.
Мальчик отшатнулся от ружья, но глаз от меня не отвел.
- Тебе на всех патронов не хватит. Пристрелишь одного - остальные девять тебя скрутят и изобьют.
- А я их ногами буду лягать! - почему-то этот мальчик начал меня раздражать. Мне даже захотелось выставить его обратно на улицу. Но каким бы докучливым он ни был, подобной низости я бы не допустила.
- Тогда двух лягнешь, а шестеро тебя все равно скрутят!
- Да перестань ты уже...
Наш спор прервали новые крики немцев. Только теперь они стояли буквально в двух шагах от моего дома.
- Цыц! - резко шепнула я и оттащила мальчика в свою комнату. - Сиди тихо, а я к двери пойду.
- Стой! - он ухватил меня за руку и приблизил к себе. - С ума сошла? Они от тебя мокрого места не оставят.
- Пусти. Сиди тихо.
Я вырвалась, вышла из комнаты и во второй раз встала у дверей, держа ружье наготове. Голоса становились все громче, приближались и приближались. Предательская слеза все-таки покатилась по щеке, а с губ сорвалось только одно слово:
- Отомщу...Отомщу...
***
- Ну ты даешь... - Коля выдохнул и выполз из-под кровати, глядя на мое сияющее от радости лицо.
- А ты говорил - мокрого места не оставят. Я в одного попала - так они тут же все разбежались. Трусы!
Коля смотрел на меня с восхищением и одновременно с испугом.
- А ты не боишься, что они вернутся?
- Да пусть только попробуют! Разнесу им всем головы!
Коля через силу улыбнулся.
- Я и не сомневаюсь.
Мы просидели в моей комнате часа четыре, рассказывая друг другу о своих злоключениях. И чем больше разговаривали, тем больше мне становилось его жалко и тем больше, как ни странно, он мне нравился. Местами тот еще зануда, но в целом очень добрый и хороший мальчик, родители которого умерли в ноябре. Он так же остался совсем один в доме и, не вынеся одиночества, отправился искать кого-нибудь живого в деревне, тщетно надеясь, что таковые вообще есть. И вот ему повезло найти меня. Я отдала ему папин тулуп, а сама укрылась поверх маминого бабушкиным платком.
- Ты не замерзнешь? - заботливо спросил Коля, принимая у меня из рук тулуп.
- Ничего, мне и платка хватит. А ты грейся.
- Спасибо тебе, девочка... Правда, ты вот знаешь, как меня зовут, а как тебя зовут - я все еще не знаю...
- Аня, - сказала я и протянула руку для рукопожатия. Он крепко стиснул ее в своей и улыбнулся.
***
Эту ночь я никогда не забуду. Каждый раз, когда наступает 29 декабря, я с самого утра начинаю плакать. Даже несмотря на то, что мне уже столько лет и плакать вроде как даже и неприлично в моем возрасте.
Они все-таки вернулись. И с пулеметами наперевес. Мстить за убитого товарища. Ворвались в дом, разнеся к чертям дверь и круша все на своем пути.
Мы с Колей забились в самый дальний угол комнаты, но глядели на них без всякого страха, зато с отвращением.
Немец, дыхнув на меня перегаром, плюнул мне в лицо одним выученным им по-русски словом:
- Ты?
Про убитого спрашивает. Я ли это сделала. Я встаю перед ним во весь рост и резко отвечаю:
- Убила бы всех вас, если бы патроны были.
Он морщится, отворачивается от меня и шагает к Коле. Я бросаюсь вперед, чтобы его защитить, но немец грубо отпихивает меня в сторону, и я попадаю в лапы к его сослуживцам.
- Хэндэ хох! - кричит он. Коля не встает и даже не шевелит руками, не говоря уже о том, чтобы их поднять.
- Хэндэ хох! - снова орет немец. Коля молчит и только смотрит на него. Немец протягивает руку, и ему в нее кладут мое ружье.
- Нет!!! - закричала я и рванулась вперед, пытаясь высвободиться, но грубые руки обхватили меня под животом и отшвырнули в угол. Я ударилась о стену именно тогда, когда раздался выстрел. И все, что я успела увидеть перед тем, как потеряла сознание - это осевшее у стены тело моего друга.
***
Я провела два года в концлагере. Как выжила - не знаю. Но первое, что я сделала, когда обрела долгожданную свободу - приехала к нам в деревню, в наш дом. Кровь на стене застыла, превратившись в большое алое пятно. А ружье так и лежало на полу - так, как его тогда бросили. Я подняла его с пола, стряхнула с него пыль и повесила на стену.
- Ну что, дружок? Мы с тобой снова одни. Ну ничего, проживем как-нибудь. Раз уж в войну выжили - и тут выживем.
А потом подошла к углу с кровавым пятном, провела по нему рукой и выпалила сквозь слезы:
- Прости, Коля...
