Наброски
Юность лицом к закату
обращена и глаголет тихо
в сумерки строчкой взятой
из позабытой книги.
С этой словесной формой
чувства проявят образ
где-то за тартарным взглядом,
сравнявшем дома с закатом. ***
Когда в город заходит весна,
острым ногтем скребя тротуары,
начинают таять снега,
и ручьи заливают кварталы.
Когда в город заходит весна
с жадным ветром, глотающим солнце,
на деревьях висит голытьба,
а на крышах злорадствуют кровли.
Ветер рвет пред собой голоса
под обширностью ткани небесной,
где резвится капель до утра
на богатой планете вселенной.
Когда в город заходит весна,
я ваяю цветные скульптуры
материал чей - любые слова
поэтической нервной натуры.
***
Весенний ветер в сумерках потерян,
в огни безмолвных улиц занесен,
дрожащей голытьбой кривых деревьев
под темным небом честно награжден.
Закат оранжевым закрасил дали
небесного седого полотна,
нависшего над серыми домами
в конце сырого выходного дня.
Весенний вечер в разнесенных криках
вечерних разлетающихся птиц,
плывет в ночные океаны мира,
под вспышки огневых зарниц. ***
Раскованный ветер налетает на лед
и падает в водные толщи.
Нева вырывается из-под мостов
с закатом в неоновых звездах.
И брызжет янтарь с фонарных столбов,
и пахнет морозным железом.
В углях догорает последним теплом
январь двадцать первого века.
Зима, ты измучила холодом верст
всю зоркость чердачных огарков.
И дым из трубы поднимается в рот
морозному небу в агатах.
Нева не замерзла и дальше бурлит
при свете луны в Петербурге.
И зимнее небо огнями дрожит
от взрывов раздутых салютов. ***
Стоя в темном дворе новостроек,
я бы слил промежутки заката
в глубину необъятного строя,
строя мыслей своих косматых.
Глядя в мутные воды момента,
прослезиться глазам разрешил бы.
Как завядшего в морге клиента,
свежий образ лезвием вскрыл бы.
На бумаги всё вновь потекло,
стал размазывать цвет как и раньше,
когда детство звенело в утробе,
и казались вселенные краше.
Когда было лишь чувство свободы.
Стылый ветер жег щеки и губы.
И пунцовый закат стекал в воды,
где мы брызгали в лица друг другу.
***
Ночь и тишина от стен
заставляют сомкнуть глаза
и представить сырой рассвет,
пресловутый пейзаж ноября.
В меловых зарисовках снег,
замаравши собой ландшафт,
оставляет белесый след,
уводящий луну в шанхай.
Сохранив сучковатость тел,
голытьбу стволовых морщин,
ночь вплывает в сырой рассвет
с почковатой толпой осин.
И в дурмане ночного сна,
над дубовым стыком тахты,
в свежем духе сухого белья
созерцатель мечты храпит.
Задувает борей в немой,
за ночь ставший от сна квадрат
этой комнаты, что со мной
тьму жилплощади размешав.
И пустивший по стенам хной
теневых сучковатых ран,
так и будет хранить простор,
криков боли не внемлющий стан. ***
В горле октава.
В душе эпиграмма.
Крещенская вьюга
за окнами храма.
За окнами храма,
на ветках рябины
скрипучие песни
поют снегири.
Их песни печальны
и звука флейтового тише.
Гораздо приятней
в крещенский мороз
их услышать,
покамест попону
капроновый снег
на крышу кладет.
Пока душевной октавой
хор церковный поёт.
обращена и глаголет тихо
в сумерки строчкой взятой
из позабытой книги.
С этой словесной формой
чувства проявят образ
где-то за тартарным взглядом,
сравнявшем дома с закатом. ***
Когда в город заходит весна,
острым ногтем скребя тротуары,
начинают таять снега,
и ручьи заливают кварталы.
Когда в город заходит весна
с жадным ветром, глотающим солнце,
на деревьях висит голытьба,
а на крышах злорадствуют кровли.
Ветер рвет пред собой голоса
под обширностью ткани небесной,
где резвится капель до утра
на богатой планете вселенной.
Когда в город заходит весна,
я ваяю цветные скульптуры
материал чей - любые слова
поэтической нервной натуры.
***
Весенний ветер в сумерках потерян,
в огни безмолвных улиц занесен,
дрожащей голытьбой кривых деревьев
под темным небом честно награжден.
Закат оранжевым закрасил дали
небесного седого полотна,
нависшего над серыми домами
в конце сырого выходного дня.
Весенний вечер в разнесенных криках
вечерних разлетающихся птиц,
плывет в ночные океаны мира,
под вспышки огневых зарниц. ***
Раскованный ветер налетает на лед
и падает в водные толщи.
Нева вырывается из-под мостов
с закатом в неоновых звездах.
И брызжет янтарь с фонарных столбов,
и пахнет морозным железом.
В углях догорает последним теплом
январь двадцать первого века.
Зима, ты измучила холодом верст
всю зоркость чердачных огарков.
И дым из трубы поднимается в рот
морозному небу в агатах.
Нева не замерзла и дальше бурлит
при свете луны в Петербурге.
И зимнее небо огнями дрожит
от взрывов раздутых салютов. ***
Стоя в темном дворе новостроек,
я бы слил промежутки заката
в глубину необъятного строя,
строя мыслей своих косматых.
Глядя в мутные воды момента,
прослезиться глазам разрешил бы.
Как завядшего в морге клиента,
свежий образ лезвием вскрыл бы.
На бумаги всё вновь потекло,
стал размазывать цвет как и раньше,
когда детство звенело в утробе,
и казались вселенные краше.
Когда было лишь чувство свободы.
Стылый ветер жег щеки и губы.
И пунцовый закат стекал в воды,
где мы брызгали в лица друг другу.
***
Ночь и тишина от стен
заставляют сомкнуть глаза
и представить сырой рассвет,
пресловутый пейзаж ноября.
В меловых зарисовках снег,
замаравши собой ландшафт,
оставляет белесый след,
уводящий луну в шанхай.
Сохранив сучковатость тел,
голытьбу стволовых морщин,
ночь вплывает в сырой рассвет
с почковатой толпой осин.
И в дурмане ночного сна,
над дубовым стыком тахты,
в свежем духе сухого белья
созерцатель мечты храпит.
Задувает борей в немой,
за ночь ставший от сна квадрат
этой комнаты, что со мной
тьму жилплощади размешав.
И пустивший по стенам хной
теневых сучковатых ран,
так и будет хранить простор,
криков боли не внемлющий стан. ***
В горле октава.
В душе эпиграмма.
Крещенская вьюга
за окнами храма.
За окнами храма,
на ветках рябины
скрипучие песни
поют снегири.
Их песни печальны
и звука флейтового тише.
Гораздо приятней
в крещенский мороз
их услышать,
покамест попону
капроновый снег
на крышу кладет.
Пока душевной октавой
хор церковный поёт.
