Нянька

Манечка и Минька были погодками. Несмотря на то, что Манечка была годом старше, росла она небольшой, худенькой девчушкой с проницательными, умными глазами.

С самого раннего детства, мать оставляла Манечку за хозяйку. Оставив детям по ломтю домашнего хлеба и кринку молока, уходила на работу. А Манечке всегда говорила: "Остаешься за няньку, береги брата! Да сразу все не съедайте, растяните на весь день!" Работала мать далеко от дома, на лесосеке, вместе со старшими детьми.

Просыпалась Манечка раньше Миньки. Пока он спал - кормила кур, поливала огурцы на высоких навозных грядках. И, только когда дела по дому были сделаны, она будила Миньку. Заспанный Минька сразу бежал к столу и заглядывал под полотенце, которым был прикрыт их дневной рацион. Косясь на сестру, быстро отщипывал хлеб и совал в рот. Манечка строго отчитывала брата: "Бесстыдник! Знаешь ведь, кто не работает, тот не ест! Одевайся, мама велела хворосту насобирать для вечерней растопки" Минька начинал лениво одеваться, успевая при том потаскивать со стола хлеб.

Вернувшись из березника с вязанками хвороста и немного отдохнув, дети садились завтракать. Минька быстро съедал свой кусок хлеба, выпивал молоко и бежал на улицу. Манечка, отломив небольшой кусочек, съедала, запив глотком молока, остальное прятала в укромное место. Минька, наигравшись с соседскими ребятами, приходил голодный, заглядывал под полотенце и начинал хныкать:

-Нянька-а, я есть хочу-у...

- Иди за огород, там медунки поспели...сладкие и щавель... - советовала Манечка.

- Нянька-а, не хочу медунки-и... дай хлеба-а! Дай! - канючил брат.

Вздохнув, Манечка отправлялась в кладовку и, отыскав на полочке спрятанный кусок, половину отламывала Миньке. До вечера тот умудрялся выпросить у сестры весь оставшийся хлеб. А когда просить уже было нечего, он, такой большой и плотный, прижимался к худенькому плечу сестры и засыпал. А она, подсунув ему под голову подушку. заботливо укрывала маминой кофтой и головным платком отгоняла мух от лица брата.

Когда Манечка стала взрослее, а старшие братья и сестры уже завели свои семьи, то и они стали оставлять с ней своих ребятишек. Заведут детей в дом: "Нянька, возьми ребят!" И со спокойной душой идут на работу. А Манечка и слова не скажет. Худенькая, проворная, она успевала везде. Своими не по возрасту умелыми руками, она могла делать по дому все! И скот накормит и обед сготовит и поштопает детские рубашонки... А постепенно и дальние родственники и соседи стали оставлять у нее свою детвору. У Манечки во дворе - целый детский сад! Слово "нянька" прикипело к ней навсегда.

- Нянька, пойдем купаться! - бывало крикнут ей подружки, а она только рукой махнет "Некогда!"

 

К восемнадцати годам Манечка незаметно превратилась в красивую стройную девушку, с длиннющей русой косой. И, хоть редко ей удавалось вырваться в клуб, все же приметил ее один молодой приезжий парень. Стал провожать до дому. А то, бывало, нарвет огромный букет любимых Маниных ромашек, и рассыплет под ее окнами. Утром Манечка увидит цветы и сердце ее сладко защемит от радости. Затоскует, ждет вечера, чтоб вырваться с подружками на посиделки.

Однажды пришел парень к ним в дом со сватами. Но мать была очень строгой, неуговорной и не отдала дочь за приезжего. А Маня, хоть и любила его без памяти, не смогла пойти наперекор. Уехал парень из села. Манечка замкнулась, еще больше ушла в домашние хлопоты. Не влекли ее больше вечерние посиделки, отпало желание бегать по вечерам в клуб.

Как-то осенью, пригласили Манечку в сельсовет.

- Я вижу, девка, у тебя на все есть умение, - сказал председатель, - а вот учения не хватает! Поезжай-ка в город, выучись на воспитательницу, а я к тому времени в селе детский сад открою!

И уехала Манечка в город, поступила в училище, устроилась в общежитие.

А вскоре брат прислал письмо, что мать заболела, за ней и хозяйством ухаживать некому, да и они все замучились с детворой, некому присмотреть...

Заныла, заболела Манечкина душа, засовестилась, что уехала против материной воли. Быстро собрав свои нехитрые пожитки, манечка ушла на тракт. Подъезжая к селу, встала в кузове, оперлась на кабину и смотрела, не могла насмотреться на родные места, где с детства исхожены все тропинки, где знаком каждый камешек в неглубокой речушке.

Спрыгнув на обочину дороги и сунув шоферу "трешку", подхватила чемоданчик и чуть не бегом направилась в село. она шла по родной улице и видела, что селяне смотрели из окон и, улыбаясь, выходили навстречу. А ребятишки с радостным криком "Нянька вернулась!", бежали впереди.

 

Прошло много лет. Сколько детей подняла, поставила на ноги, приучила к добру эта хрупкая женщина, уже никто не помнил. А потом, никто и не заметил, как состарилась Нянька. В одночасье слегла и тихо, безмолвно лежала на своей постели.

Только добрые, живые глаза грустно смотрели на людей, что приходили ее проведовать.

- Худо, худо нам будет без Няньки, - горестно перешептывались одни, - кто теперь поможет, кто выручит?.

- Что же делать, кому ухаживать за больной?- говорили другие, - своих детей у нее нет, а чужие, которых она растила, как родных, - выросли да разлетелись...

 

А вскоре на двери сельского магазина появилось объявление" "Ищем няньку для больной Няньки- Добряковой Марии Андреевны", с множеством отрывных листков. К вечеру больше половины листков были уже оторваны, а к объявлению был подклеен большой белый лист бумаги с вопросом "КАк там Нянька?" Вскоре на этом листе то карандашом, то чернилами, то аккуратным почерком, то корявыми буквами появились следующие строчки:

- 1 марта. Вызывали врача. Назначены уколы. Пока все по старому. Бобровы.

- 15 марта. Лечим. Вроде маленько лучше. Корнеевы.

- 25 марта. Уколы кончились. Назначен массаж, купили таблетки, лечимся.Исаевы.

- 10 апреля. Уже сидит! Спит хорошо, но нет аппетита. Серовы.

- 25 апреля. Слава Богу! Стала вставать! Моисеевы.

- 15 мая. Ура! Сама ходит! Просит окрошки! У кого есть хороший квас и свежий огурчик? Принесите! Беловы.

И так далее...

Читая этот листок, люди переживали за здоровье Няньки и радовались каждому маленькому шагу к ее выздоровлению. А в самом конце листа кто-то крупно дописал: "Для доброго человека ничего не жалко!"