ПАМЯТЬ СЕРДЦА


Может, кажется, очень просто
   вспоминать о том,
      как это было,
         как голубоглазая девочка-подросток
            мать, братишку, отца любила,
радовалась и школьной парте,
   и полевым ромашкам,
      и небу, синеющему над головой,
         и ящерицам, и букашкам,
            и бабочкам,
               порхающим над травой.
Как сажала под окнами
   черенки берёзы и тополя
      и, подражая Мичурину,
         то мать-и-мачеху,
            то цветы и листья картофеля
прививала к жёлтому одуванчику…

Но однажды средь ночи
   страшным кровавым заревом
      окрасился горизонт.
По грозному прозвучало заново
   «тыл» и «фронт»
      или ещё короче:
         В О Й Н А !

Огнедышащая волна,
   потрясая,
      тревожно хлынула в радио…
         В О Й Н А !
В чей дом бедой не вошла она?
Чьё детство было врагом не украдено?..
Дымят развалины.
   Рвётся к столице.
      Лютует зверь.
         Льются чёрные мутные реки крови.
Всё – для Победы!
   Товарищ, мужайся, верь!
      Пионеры! Будьте готовы!

Отец – на фронте,
   откуда – ни весточки, ни письма.
А здесь, в тылу, через все округи
   свирепая,
      в тьму окутанная зима
         жжёт морозами,
            кружат вьюги,
               лютая, разгневанная пурга…
Она и там, на виду у Смерти,
   там, где босиком,
      раздетая,
         по снегам
            Зоя идёт под штыком.
               В бессмертье…
Нет. Не там…
Девочка в Уральском тылу
   видит сжавшимся сердцем,
      что Зоя рядом,
         и фриц
            гонит босую её
               по завьюженному селу,
                  подносит огонь к лицу
                     и бьёт прикладом.
«Пить!» – шепчут Зоины губы,
   она – в бреду:
      огонь и мороз,
         и штык впиваясь,
            бушуют в теле…
«Пить!» – просят другие губы,
   где Смерть ещё сторожит беду,
      склонясь над матерью,
         что лежит в постели…
В звериной ярости фашисты
   снова Зое чинят допрос,
      и по прежнему
         Зоя молчит упрямо…
А далеко от неё,
   в тылу
      уже не скрывая ни слов, ни слёз,
         девочка шепчет:
            «Мама, не умирай!
               МАМА…»
Но стонет люто
   смертельно-разгульная злая ночь.
      И плачет девочка,
         которой, как Зое,
            уже не в силах никто помочь…

Девчушка,
   родная моя,
      крепись,
         не плачь.
            Возьми себя, как и Зоя, в руки.
Ты знаешь, как был бы доволен
   гитлеровский палач,
      если б видел
         слёзы твои.
            И муки!..
Да, он и детской слабости был бы рад –
   он и ей, смеясь,
      надел бы тогда оковы…
И как «Служу!..» стране говорит солдат,
   она салютует:
      «Всегда готова!»
         Всегда готова.
            Всегда…
А ходит лишь в третий класс.
Потом – в четвёртый. Пятый…
И учат её
   одевать противогаз.
      Стрелять.
         И бросать гранаты…
            Это – школьный урок!
               А не бред.
                  И не сновидения.
И не ребячья игра в военные нападения.
Это –
   ДЕТСТВО   НЕ   ДЕТСКОЕ!
Наделённое
   скупыми хлебными граммами.
      Искалеченное
         незабываемыми
            душевными травмами.
Это – прошлое,
   из-за которого
      так много, о чём мечталось,
         в жизни девочкою
            ещё не сделано.
Но сколько было
   уже невозвратимо
      потеряно…

Цветут улыбки
   на лицах
      счастливых других ребят,
         глаза которых
            не застилала война слезою.
Но если опять будет надо,
   любой и сейчас стократ
      пройдёт за их детство
         дорогой бессмертной Зои.
                                                   1961 год