Моя автобиография
Грифельные доски,
парты в ряд,
сидят подростки,
сидят - зубрят:
"Четырежды восемь -
тридцать два".
(Улица - осень,
жива едва...)
- Дети, молчите.
Кирсанов, цыц!..
сыплет учитель
в изгородь лиц.
Сыплются рокотом
дни подряд.
Вырасту доктором
я (говорят).
Будет нарисовано
золотом букв:
"ДОКТОР КИРСАНОВ,
прием до двух".
Плача и ноя,
придет больной,
держась за больное
место: "Ой!"
Пощупаю вену,
задам вопрос,
скажу: - Несомненно,
туберкулез.
Но будьте стойки.
Вот вам приказ:
стакан касторки
через каждый час!
Ах, вышло иначе,
мечты - пустяки.
Я вырос и начал
писать стихи.
Отец голосил:
- Судьба сама -
единственный сын
сошел с ума!..
Что мне семейка -
пускай поют.
Бульварная скамейка -
мой приют.
Хожу, мостовым
обминая бока,
вдыхаю дым
табака,
Ничего не кушаю
и не пью -
слушаю
стихи и пою.
Греми, мандолина,
под уличный гам...
Не жизнь, а малина -
дай
бог
вам!
парты в ряд,
сидят подростки,
сидят - зубрят:
"Четырежды восемь -
тридцать два".
(Улица - осень,
жива едва...)
- Дети, молчите.
Кирсанов, цыц!..
сыплет учитель
в изгородь лиц.
Сыплются рокотом
дни подряд.
Вырасту доктором
я (говорят).
Будет нарисовано
золотом букв:
"ДОКТОР КИРСАНОВ,
прием до двух".
Плача и ноя,
придет больной,
держась за больное
место: "Ой!"
Пощупаю вену,
задам вопрос,
скажу: - Несомненно,
туберкулез.
Но будьте стойки.
Вот вам приказ:
стакан касторки
через каждый час!
Ах, вышло иначе,
мечты - пустяки.
Я вырос и начал
писать стихи.
Отец голосил:
- Судьба сама -
единственный сын
сошел с ума!..
Что мне семейка -
пускай поют.
Бульварная скамейка -
мой приют.
Хожу, мостовым
обминая бока,
вдыхаю дым
табака,
Ничего не кушаю
и не пью -
слушаю
стихи и пою.
Греми, мандолина,
под уличный гам...
Не жизнь, а малина -
дай
бог
вам!