Нет больше глаз усталых и ласковых...

Там, где изба на бочок покосилась,

Мыши завалинку съели в труху,

На ставеньках старых синь облупилась,

Ждет меня бабушка в злую пургу.

 

Ждёт сорванца своего озорного,

Молится, шепчет святым образам:

- Боже, храни мальца неуёмного!

Я тебе, Господи, верой воздам!

 

Шепчет письмишко Серёжке соседу.

Правит, волнуется, если не так.

- Ты поспрошай, почему он не едет,

Где он загинул, во коих краях?

 

Пёс, напиши, околел не дождавшись

Воли таёжной под выстрел лихой.

Катенька Ваньке под стогом отдавшись,

Мыкает горе доселе с лихвой.

 

Зорьку продАла по прошлую осень,

Нет больше мОчи в руках подоить.

Нет на деревне ни девок, ни песен,

Нет молодых мужиков подсобить.

 

Печку бы надо к зиме перелОжить,

Пару венцов под избой поменять.

Может быть старый колодец почистить...

И перед смертью тебя бы обнять...

 

- Бабуш родная, каюсь в молчании,

Плачу за прошлое в душных ночах.

Нет пред тобою от Бога прощенья,

Вижу всё реже тебя я во снах.

 

Нет больше глаз усталых и ласковых,

Нет колыбельной в иконной ночи.

И не гортанят лебеди в заревах,

И не соплю я с тобой на печи.

 

Жизнь городская - больше паскудная

Тянет петлёй на скрипучий фонарь.

Чаще и чаще Дева Пречистая

Чудится утром под пьяную гарь.

 

Ты потерпи, моя ненаглядная.

Я уже скоро... ты только дождись.

Свечку зажги в пургу непроглядную,

И за мальца своего помолись.

 

1995