Настоящий человек.
Петров родился в пятидесятые годы и прожил долгую жизнь. Детство мы опустим, поскольку было оно такое же, как и у большинства его сверстников: беззаботное, беспризорное и бесконечное.
Потом началась юность и о ней мы два слова скажем. Поскольку была юность у одних- одна, а у других- другая. И ничего выдающегося ни у одних, ни у других- в юности не было. Это только потом, когда постарше стали, да полукавее, говорили: "Ах, юность!". И глаза закатывали.
Петрову нравились девушки. И беленькие, и черненькие. И серьезные, и хохотушки.Умные нравились чуть больше, чем глупые. Но и глупые нравились тоже. Нравились и полненькие и худышки.Разговорчивые и молчаливые. Во всех них он что-то видел. И его к ним тянуло.
Тянуть то тянуло, но не вытягивало. Смотреть он на них смотрел. Аж засматривался. Но дальше дело не шло. Он хотел девушек остановить, но они проходили мимо. Девушки казались гордыми и неприступными и непонятно было, с какой стороны к ним подходить.Стеснительность доставляла Петрову огромные страдания.
Но, на самом деле, девушек останавливали. Даже самых гордых. К ним приступали. С ними шутили. Более того, водили на танцы, целовались, затаскивали в общежитскую комнату.
И шла живая жизнь. Даже в те пуританские времена шла жизнь. Раздавался смех, кто-то кого-то щекотал, к кому-то прижимался в темноте, ощущая сладкую заветную упругость.Товарищи по комнате деликатно уходили погулять. Все было хорошо. Но.. но с некоей излишней запальчивостью, преувеличениями и красноречивым трепом. С нервозностью, выдаваемой за страсть.
Такое славное чувство- любовь! Такое славное дело- любовь! Но, все, как-будто, наугад. И все, как-будто, из под полы.
Когда Петров стал старше и его стеснительность пошла на убыль, и дурман в голове осел, он сказал себе: "Нет! Что-то во всем нашем любовном хозяйстве есть не настоящее!"
Продолжение следует.
Потом началась юность и о ней мы два слова скажем. Поскольку была юность у одних- одна, а у других- другая. И ничего выдающегося ни у одних, ни у других- в юности не было. Это только потом, когда постарше стали, да полукавее, говорили: "Ах, юность!". И глаза закатывали.
Петрову нравились девушки. И беленькие, и черненькие. И серьезные, и хохотушки.Умные нравились чуть больше, чем глупые. Но и глупые нравились тоже. Нравились и полненькие и худышки.Разговорчивые и молчаливые. Во всех них он что-то видел. И его к ним тянуло.
Тянуть то тянуло, но не вытягивало. Смотреть он на них смотрел. Аж засматривался. Но дальше дело не шло. Он хотел девушек остановить, но они проходили мимо. Девушки казались гордыми и неприступными и непонятно было, с какой стороны к ним подходить.Стеснительность доставляла Петрову огромные страдания.
Но, на самом деле, девушек останавливали. Даже самых гордых. К ним приступали. С ними шутили. Более того, водили на танцы, целовались, затаскивали в общежитскую комнату.
И шла живая жизнь. Даже в те пуританские времена шла жизнь. Раздавался смех, кто-то кого-то щекотал, к кому-то прижимался в темноте, ощущая сладкую заветную упругость.Товарищи по комнате деликатно уходили погулять. Все было хорошо. Но.. но с некоей излишней запальчивостью, преувеличениями и красноречивым трепом. С нервозностью, выдаваемой за страсть.
Такое славное чувство- любовь! Такое славное дело- любовь! Но, все, как-будто, наугад. И все, как-будто, из под полы.
Когда Петров стал старше и его стеснительность пошла на убыль, и дурман в голове осел, он сказал себе: "Нет! Что-то во всем нашем любовном хозяйстве есть не настоящее!"
Продолжение следует.
