Тридцать три нерабочих
Тридцать три нерабочих – больны смехом истерики,
Всхлипами, голосом чуждым , от даты убийства до смерти.
И ты потеряла листы и рассудок, колкие реплики ,
Вдосталь напившись временем-пеной, врезалась в вены и берег.
Пил я и пил, как верный слепой и глухой еще больше просил,
Ты лила и лила… я то чувствовал яд…иногда и дерзил.
Но верные руки ли могут объятьями глазки закрыть,
Разве могут родные уста строить глум и ухмылки на небо валить?
Нежеланный и падкий на соли прохожий запутался в тропах,
Я безумно просил и пытался глазами свести со “вторым”,
Но, увидевши ,“первый”, сгоревший фитиль, возжелал тут же сдохнуть.
И в миг…плохая и яркая дымом коса будет помнить его молодым.
А тебе ,советую проигнорировать все лабиринты крыльями,
( и пусть запятнаны они болотом, ложью, скользкими чернилами)
Оставить доходягу с вязкими повязками и пистолетом
четырехстенного калибра,
Улетевши отмываться бумерангами, грехами,
Прочими удушливыми справедливостями мира…
Всхлипами, голосом чуждым , от даты убийства до смерти.
И ты потеряла листы и рассудок, колкие реплики ,
Вдосталь напившись временем-пеной, врезалась в вены и берег.
Пил я и пил, как верный слепой и глухой еще больше просил,
Ты лила и лила… я то чувствовал яд…иногда и дерзил.
Но верные руки ли могут объятьями глазки закрыть,
Разве могут родные уста строить глум и ухмылки на небо валить?
Нежеланный и падкий на соли прохожий запутался в тропах,
Я безумно просил и пытался глазами свести со “вторым”,
Но, увидевши ,“первый”, сгоревший фитиль, возжелал тут же сдохнуть.
И в миг…плохая и яркая дымом коса будет помнить его молодым.
А тебе ,советую проигнорировать все лабиринты крыльями,
( и пусть запятнаны они болотом, ложью, скользкими чернилами)
Оставить доходягу с вязкими повязками и пистолетом
четырехстенного калибра,
Улетевши отмываться бумерангами, грехами,
Прочими удушливыми справедливостями мира…
