Меланхолия
Воздадим должное меланхолии. Её нежная углубленность благодатна, её матовые оттенки мягки и таинственны, а бархатная тягучесть её мелодий делает бессмертными альт и виолончель. Мудрое солнце удаляется в разноцветные тропики, дабы не мешать ей плести изящные кружева из дождей и снегов и раздавать их трогательным садам. Меланхолия торжественна, не будем перечить ей раздражительными смешками.
Само имя её чудесно, оно собирает вместе странствующих, поющих, влюбленных, скорбящих – оно творит мировую душу. Нет названия у страны сангвиников, есть смешное словечко «сангина», называющее какой-то особенный карандаш, о котором знают лишь живописцы. К холерикам приближается безобразная холера, а рядом с равнодушной флегмой найдешь разве что диафрагму и парадигму. Но зачем они нам, куда они ведут и что обещают?
А меланхолия близка и обязательна. Кто ни разу не склонял гордую голову перед её сумеречной усмешкой, тот ничего ещё не прожил, тот ничего и не сотворит: за что бы ни взялся, всё будет вырываться, рассыпаться, убегать, ибо останется непропитанным меланхолией, дающей миру гибкость и пластичность.
Все элегии порождены меланхолией, все поэты порождены элегиями. Поэт, изменивший элегии и меланхолии, угасает, иссушается, как жёсткий осенний лист, отчаянно царапает холодеющую землю и обращается… – никто не знает толком, во что он обращается, но там, где живёт чарующая меланхолия, вы его больше не найдёте.
В меланхолическом, влажном полумраке леса поселяются зеленоглазые русалки. Они пугают малодушных и одаривают отважных. Встретивший русалку забудет покой, но найдёт дорогу в край неведомых ему ранее грёз.
Меланхолия – граница между светом и тьмой. Она не знает ярких красок и чётких контуров, тут легко запутаться в сомнениях и счесть себя побеждённым унынием. Однако стоит сделать хоть небольшое движение, как почувствуешь невидимую опору под хрупкой своей рукой и, удивляясь новому состоянию, расстанешься с землёй и нисколько не устрашишься тому, а обрадуешься.
Разве не радостны, не приятны нам сны – вечные стражи дня и ночи? Не все сны родственны меланхолии, но те, что её братья, – самые дорогие. Пусть даже и мучительны – всё же мука эта сладка и певуча. Их ленивая нега не утомляет, она утешает и предсказывает отдохновение. Их прикосновения всегда заметны, ибо долго не исчезают их прозрачные следы, то тревожащие смутными догадками, то ласкающие быстрыми фантазиями.
Меланхолия тиха, но вездесуща. Так нужно. Никто не должен с ней спорить. И не страшна она – не станем клеветать, – она только печальна. Альты и виолончели наигрывают сентиментальный вальс воспоминаний, и тончайшие снежные кружева вьются воланами вокруг наших томящихся душ, но нельзя не прельститься глубоким вздохом тени, бегущей впереди тебя, не оценить самоотверженности лопнувшей в туманном вечере струны и не замереть восторженно перед замерзающим озером, укрытым белыми крыльями Бог весть откуда взявшейся здесь чайки.
Апрель 1995 года
Само имя её чудесно, оно собирает вместе странствующих, поющих, влюбленных, скорбящих – оно творит мировую душу. Нет названия у страны сангвиников, есть смешное словечко «сангина», называющее какой-то особенный карандаш, о котором знают лишь живописцы. К холерикам приближается безобразная холера, а рядом с равнодушной флегмой найдешь разве что диафрагму и парадигму. Но зачем они нам, куда они ведут и что обещают?
А меланхолия близка и обязательна. Кто ни разу не склонял гордую голову перед её сумеречной усмешкой, тот ничего ещё не прожил, тот ничего и не сотворит: за что бы ни взялся, всё будет вырываться, рассыпаться, убегать, ибо останется непропитанным меланхолией, дающей миру гибкость и пластичность.
Все элегии порождены меланхолией, все поэты порождены элегиями. Поэт, изменивший элегии и меланхолии, угасает, иссушается, как жёсткий осенний лист, отчаянно царапает холодеющую землю и обращается… – никто не знает толком, во что он обращается, но там, где живёт чарующая меланхолия, вы его больше не найдёте.
В меланхолическом, влажном полумраке леса поселяются зеленоглазые русалки. Они пугают малодушных и одаривают отважных. Встретивший русалку забудет покой, но найдёт дорогу в край неведомых ему ранее грёз.
Меланхолия – граница между светом и тьмой. Она не знает ярких красок и чётких контуров, тут легко запутаться в сомнениях и счесть себя побеждённым унынием. Однако стоит сделать хоть небольшое движение, как почувствуешь невидимую опору под хрупкой своей рукой и, удивляясь новому состоянию, расстанешься с землёй и нисколько не устрашишься тому, а обрадуешься.
Разве не радостны, не приятны нам сны – вечные стражи дня и ночи? Не все сны родственны меланхолии, но те, что её братья, – самые дорогие. Пусть даже и мучительны – всё же мука эта сладка и певуча. Их ленивая нега не утомляет, она утешает и предсказывает отдохновение. Их прикосновения всегда заметны, ибо долго не исчезают их прозрачные следы, то тревожащие смутными догадками, то ласкающие быстрыми фантазиями.
Меланхолия тиха, но вездесуща. Так нужно. Никто не должен с ней спорить. И не страшна она – не станем клеветать, – она только печальна. Альты и виолончели наигрывают сентиментальный вальс воспоминаний, и тончайшие снежные кружева вьются воланами вокруг наших томящихся душ, но нельзя не прельститься глубоким вздохом тени, бегущей впереди тебя, не оценить самоотверженности лопнувшей в туманном вечере струны и не замереть восторженно перед замерзающим озером, укрытым белыми крыльями Бог весть откуда взявшейся здесь чайки.
Апрель 1995 года
