Ноктюрн Зимняя ночь 4
Е.К.
Отнюдь, отнюдь... Морозный вечер
Намёл в проулках баррикады
И словно сполз на город глетчер,
Катясь по склону снегопада,
И занимая поквартально
Безлюдье скользкой амальгамой,
Намёрз на ветви максимально
И на вигвамы,
В которых прячутся соседи
По полосе обледенений,
Совсем, как плюшевые Тедди,
В цветах халатных совпадений;
Где за неделями недельки
Бредут, как дворники в ливреях
И сохнут войлочные стельки
На батареях;
Где ночь длиннее дня настолько,
Насколько жизнь длиннее смерти,
И каждый Кай стремится в койку
К своей большой и тёплой Герде;
Где одиночество не греет,
А греет термовентилятор,
Вдобавок к тёплым батареям
И медвежатам.
Там снова пьём зелёный с липой
Или малиной и лимоном,
Спасаясь от ангины с гриппом,
А то и грог полугаллоном,
И в шерстяных носках тоскуя,
Выстраиваем партитуры,
А пальцы жаждут поцелуя
Клавиатуры.
Во всю жужжит обогреватель,
Томится чайник под подушкой —
Ещё чуть-чуть — и сам Создатель
Сойдёт с обидами и кружкой.
Светильник сдвинул шляпу набок,
От перегрева безучастный,
А у дивана замер тапок
Подобострастно.
И жизнь так лепа, на минутку,
Как будто к этому стремилась,
Причастию и промежутку,
Когда метель угомонилась,
Как будто жизнь вернулась снова
В слепое счастие отныне...
Отнюдь, отнюдь... Людское слово
И есть гордыня:
Не быть фигуркой городошной
В подлунном, суетно-дрожащей,
И размышляешь не о прошлом —
О завтрашнем и настоящем,
И всё о ветренных и страстных
Полумадоннах-лепетуньях;
Одна, что, в общем-то, согласна,
Пока в раздумьях.
Когда ещё сойдёшься ближе,
Чтоб разделила ночь, вестимо,
А собеседники из книжек
Доступны и необходимы.
Вон, отвлекаясь между делом
На чай, нудит о чём-то Лужин,
А за окном, парящий в белом,
Фонарь простужен,
О чём настойчиво трезвонит
Седой отшельник полумрака,
Не первых скрипок в пантеоне,
Но надоедливый, собака.
Да эта стерва, Каллиопа —
Нахальна, зла и истерична.
А тополя — да ну их в жопу! —
Меланхоличны.
Всё переменчиво, как эта
Зима в прощённый понедельник,
Где исполнители квартета:
Ночь, бог-судья и бог-подельник,
И я, покорный их хозяин,
Играем что-то, вроде хора,
Из одиночества окраин
И си-минора.
А остальные дребедени
Сегодня зрители партера:
Машинка, Лужин, полутени
И призраки из шифоньера,
И пара старых фотоснимков —
Таких родных, на этажерке, —
Притихли, словно невидимки
Из табакерки.
От неуживчивости, что ли,
И вероятий декаданса,
Все недоигранные роли,
Страдания и конферансы
Перемываем и полощем,
Впадая в мелодраматичность
И повторяемую, в общем,
Категоричность
И блажь местечковых расчётов
Во время бодрствующей стужи:
Винить ли чествовать кого-то,
Кто насулил и удосужил,
И чьих щедрот такая милость,
Людских, божественных ли вотчин?
Как будто жизнь застопорилась
Вот в этой ночи.
Как будто всё, в пределах стона,
Слезы и прочих наваждений
Застыло в тьме потуоконной
Среди замёрзших насаждений
И, испугавшись до бесцветья,
Что продолжения не будет,
Почти согревшись в междометьях,
Вернулось к людям.
Почти согрелось, да не очень,
Не потому ли, что светает,
Вернув надежду многоточий
Сперва одной вороньей стае.
Потом, неспящим и встающим
Измятым душам человечьим,
В ещё незнаемом грядущем,
Но безупречном,
Таком земном, при всех потугах
Изобразить на лицах лики,
На фоне солнечного круга,
Вторых ролей и базилики
Какого либо проходимца,
Святых мощей или холстины,
В обличье божьего любимца,
А не скотины,
Что проживает, как придётся,
По направляющим завета,
Лишь грезя волей иноходца,
В объятьях сна и паритета,
Отгородившись одеялом
От холодрыги, аки шанцем...
А ночь ушла, как не бывало,
К американцам.
11.11-12.11.2003
Отнюдь, отнюдь... Морозный вечер
Намёл в проулках баррикады
И словно сполз на город глетчер,
Катясь по склону снегопада,
И занимая поквартально
Безлюдье скользкой амальгамой,
Намёрз на ветви максимально
И на вигвамы,
В которых прячутся соседи
По полосе обледенений,
Совсем, как плюшевые Тедди,
В цветах халатных совпадений;
Где за неделями недельки
Бредут, как дворники в ливреях
И сохнут войлочные стельки
На батареях;
Где ночь длиннее дня настолько,
Насколько жизнь длиннее смерти,
И каждый Кай стремится в койку
К своей большой и тёплой Герде;
Где одиночество не греет,
А греет термовентилятор,
Вдобавок к тёплым батареям
И медвежатам.
Там снова пьём зелёный с липой
Или малиной и лимоном,
Спасаясь от ангины с гриппом,
А то и грог полугаллоном,
И в шерстяных носках тоскуя,
Выстраиваем партитуры,
А пальцы жаждут поцелуя
Клавиатуры.
Во всю жужжит обогреватель,
Томится чайник под подушкой —
Ещё чуть-чуть — и сам Создатель
Сойдёт с обидами и кружкой.
Светильник сдвинул шляпу набок,
От перегрева безучастный,
А у дивана замер тапок
Подобострастно.
И жизнь так лепа, на минутку,
Как будто к этому стремилась,
Причастию и промежутку,
Когда метель угомонилась,
Как будто жизнь вернулась снова
В слепое счастие отныне...
Отнюдь, отнюдь... Людское слово
И есть гордыня:
Не быть фигуркой городошной
В подлунном, суетно-дрожащей,
И размышляешь не о прошлом —
О завтрашнем и настоящем,
И всё о ветренных и страстных
Полумадоннах-лепетуньях;
Одна, что, в общем-то, согласна,
Пока в раздумьях.
Когда ещё сойдёшься ближе,
Чтоб разделила ночь, вестимо,
А собеседники из книжек
Доступны и необходимы.
Вон, отвлекаясь между делом
На чай, нудит о чём-то Лужин,
А за окном, парящий в белом,
Фонарь простужен,
О чём настойчиво трезвонит
Седой отшельник полумрака,
Не первых скрипок в пантеоне,
Но надоедливый, собака.
Да эта стерва, Каллиопа —
Нахальна, зла и истерична.
А тополя — да ну их в жопу! —
Меланхоличны.
Всё переменчиво, как эта
Зима в прощённый понедельник,
Где исполнители квартета:
Ночь, бог-судья и бог-подельник,
И я, покорный их хозяин,
Играем что-то, вроде хора,
Из одиночества окраин
И си-минора.
А остальные дребедени
Сегодня зрители партера:
Машинка, Лужин, полутени
И призраки из шифоньера,
И пара старых фотоснимков —
Таких родных, на этажерке, —
Притихли, словно невидимки
Из табакерки.
От неуживчивости, что ли,
И вероятий декаданса,
Все недоигранные роли,
Страдания и конферансы
Перемываем и полощем,
Впадая в мелодраматичность
И повторяемую, в общем,
Категоричность
И блажь местечковых расчётов
Во время бодрствующей стужи:
Винить ли чествовать кого-то,
Кто насулил и удосужил,
И чьих щедрот такая милость,
Людских, божественных ли вотчин?
Как будто жизнь застопорилась
Вот в этой ночи.
Как будто всё, в пределах стона,
Слезы и прочих наваждений
Застыло в тьме потуоконной
Среди замёрзших насаждений
И, испугавшись до бесцветья,
Что продолжения не будет,
Почти согревшись в междометьях,
Вернулось к людям.
Почти согрелось, да не очень,
Не потому ли, что светает,
Вернув надежду многоточий
Сперва одной вороньей стае.
Потом, неспящим и встающим
Измятым душам человечьим,
В ещё незнаемом грядущем,
Но безупречном,
Таком земном, при всех потугах
Изобразить на лицах лики,
На фоне солнечного круга,
Вторых ролей и базилики
Какого либо проходимца,
Святых мощей или холстины,
В обличье божьего любимца,
А не скотины,
Что проживает, как придётся,
По направляющим завета,
Лишь грезя волей иноходца,
В объятьях сна и паритета,
Отгородившись одеялом
От холодрыги, аки шанцем...
А ночь ушла, как не бывало,
К американцам.
11.11-12.11.2003
