Она уходила...
Она уходила.
Уходила в свой жестокий и бесприютный мир.
В этом ее мире не было радости, не было тепла, не было любви. Но это был ее единственный
мир, другого она не знала. В ее мире не было счастливых лиц, она видела их иногда на улицах города, но
разум ее не мог постичь причины таких лиц. И она решила для себя, что просто так распорядилась природа - одни люди счастливы, а другие нет, так же как одни маленькие, другие высокие, у одних глаза голубые - у других карие.
Сейчас она просто уходила и не думала о том, почему она уходит. Она вообще ни о чем не думала. Ей было привычно ни о чем не думать.
Мысли, когда им удавалась проникнуть в ее хорошенькую головку, вели себя, как садисты: они жгли раскаленным железом ее сознание, вонзались тысячами ядовитых жал в мозг, рвали и терзали ее душу зубами, заставляя корчиться от боли.
Она хотела только одного-водки, так как знала, что водка не даст этим злобным созданиям мучить ее.
Еще тогда, в детдоме, когда ее первый раз повезли в богатый дом, она потеряла
сознание от страха, ее привели в чувство и велели выпить стакан водки. Все, что происходило потом, происходило как будто не с ней. Она не чувствовала боли, стыда, страха. Только иногда пробивалось чувство отчаянья и нежелания жить, но тут же угасало в ее пьяном сознании.
Водка спасала и тогда, когда ей исполнилось 18 лет, череда богатых домов закончилась и она оказалась на улице, наедине с этим враждебным миром. Она не знала, как в нем выжить, она знала только одно единственное свое предназначение, только то, чему ее научили многочисленные похотливые дядьки. Это она умела делать хорошо. И это давало ей кров, еду и одежду.
А сегодня она уходила по промозглой осенней аллее, ноги скользили по мокрым листьям. Ветер как будто
обезумел,он то больно хлестал ее холодными и мощными порывами, с остервенением швырял пригоршни
дождя в лицо, рвал полы плаща,то мягким и теплым дуновеньем обдавал волосы материнской нежностью,вселяя тоску, по чему-то неизведанному, то детским криком врывался в уши. Но она упорно шла вперед, упрямо сжав губы, не обращая внимания на происки ветра. Глаза ее были сухими, и только в глубине зрачков притаились два маленьких, едва заметных больных зверька.
Она уходила так же, как когда-то уходила ее мать,которую она никогда не знала, не оглядываясь и не замедляя
шаг, оставляя за спиной маленькую обшарпанную кроватку в детской палате роддома.
Там, завернутая в застиранные пеленки, громко плакала ее новорожденная дочь.
