Сны о Хасане. 30 июля 1938 года. Штерн.
30 июля 1938 года. Штерн.
Единственная бетонная полоса этого Ворошиловского аэродрома переливается всеми возможными оттенками расплавленного свинца, или, может быть, подзастывшей ртути. Горячий воздух у поверхности бетона кажется живой, трепетно подрагивающей субстанцией.
Пара передних колёс шасси тяжёлого бомбардировщика ТБ-3РН-41 стоит на утрамбованном грунте в небольшой ложбинке у начала бетонки. Эта ложбинка, этот естественный тормоз, позволяет набрать предельные обороты четырём двигателям М-17 перед тем, как машина начнёт свой неудержимый бег по взлётной полосе.
Двигатели уже запущены! Старший борттехник, воентехник второго ранга, приложив правую руку к виску, что-то кричит командиру воздушного корабля. Его левая рука делает какие-то замысловатые вращательные движения в такт отрывистым фразам. Клапаны пилотки трепещут под напором турбулентных воздушных потоков, создаваемых винтами двигателей.
В шаге сзади от них стоят по стойке «очень вольно», как это принято было в элитных войсках, в авиации, члены экипажа: второй пилот, штурман, помощник борттехника, радист и два бортовых стрелка-моториста. Штурман, слюнявя кончик карандаша, что-то пишет на клочке бумаги, положив его на планшет. Скорее всего, письмо, потому что глаза его воздеты в бледно-голубые небеса и слегка затуманены. Один стрелок почёсывает свою, судя по смолистой цыганской шевелюре, очень волосатую грудь, засунув левую руку под комбинезон. Правой рукой этим делом заниматься нельзя – в любой момент она может понадобиться для отдания чести. [Какое, кстати, бестолковое словосочетание – отдать честь. Да разве можно её кому-нибудь отдать!] Только радист стоит в соответствии с Уставом. Опора на правой ноге, левая слегка отставлена в сторону, руки свободно висят вдоль туловища, как в церкви, ни на груди, ни, тем более, за спиной. [Вызывает, однако, некоторое недоумение такое непринуждённое поведение экипажа в присутствии комкора. Одеты они не в форму испанских республиканцев, тогда бы это было вполне объяснимо, а в стандартное обмундирование советских военлётов конца тридцатых годов. «Кубарей» или треугольников под комбинезонами, правда, не видно ни у кого, кроме командира и борттехника, но, может быть они ещё не увидели подъехавших на «Эмке» с бесшумно работающим двигателем своего комбрига и Штерна.]
- Внутри фюзеляжа размещается боекомплект, четыре-пять тонн, из фугасных, зажигательных или осветительных бомб разного калибра, в любом сочетании, выбирай на вкус. Две наружные подвески позволяют транспортировать крупнокалиберные бомбы, при необходимости даже две фугасные бомбы по тысяче килограммов. – Подтянутый молодой комбриг, следуя в полукорпусе от идущего энергичным шагом комкора, демонстрировал начальнику штаба армии отменное знание материальной части.
- Да, знаю я, какие бывают авиационные бомбы. Знаю, что такое тяжёлый бомбардировщик. Догадываюсь даже, что передо мной – лучший экипаж в твоей дивизии. Давай-ка посмотрим, каковы они в деле.
- Экипаж, слушай боевую задачу! – Комбригу, наконец, удалось обогнать комкора, его голос тут же потонул в грохоте моторов.
Экипаж оказался на высоте. Через мгновение все они уже исчезли в недрах воздушного корабля. Командир и второй пилот уже сидели в своей кабине. Сзади них, за перегородкой, занял своё место старший борттехник. Он, надо полагать, уже впился глазами в циферблаты десятка приборов, за показаниями которых техник должен тщательно следить во время полёта: указатель скорости, указатель оборотов коленвала, высотомер… Радист защёлкал тумблерами…
Штерн заглянул под брюхо вздрагивающего в нетерпении железного зверя.
- А почему бомболюк открыт?
Ответить ему было некому. Комбриг стоял вдалеке и тёр запорошенные пылью, поднятой пропеллерами, глаза. Экипаж в соответствии с регламентом готовил машину к взлёту.
Штерн протиснулся между створками бомболюка, здесь было довольно просторно. При необходимости вполне можно разместить от отделения до взвода десантников.
Створки скрипнули слегка и закрылись.
- Чёрт, говорила мне мама: не суй свой нос, куда не потребно. Эй, летуны, я в бомболюке лететь не собираюсь! Откройте! – Григорий забарабанил кулаками по металлическим стенкам.
В нос ударил запах горячего моторного масла и керосиновый дым. После яркого солнца замкнутое пространство бомболюка казалось абсолютно непроглядным и вовсе не таким уже просторным.
- Не надо со мной так шутить, коморадос, я не страдаю клаустрофобией, но и сидеть в чулане не люблю, - в ответ – тишина, если всё усиливающийся рёв моторов не принимать во внимание.
Колёса шасси завизжали, пробуксовывая о край бетонного покрытия. Запах жжёной резины довершил дело, начатое маслом и керосином – Штерн закашлялся от удушья. [Колёса самолёта не оснащены приводом, в этом нет никакой необходимости. Надо полагать, Штерн имел опыт лихой езды на автомобиле.]
Тяжёлая машина подпрыгнула несколько раз на тепловых стыках бетонки и оторвалась от земли. Дышать стало легче, дым вытянуло набегающим потоком воздуха наружу, стало прохладнее.
-Эй вы, быки, вам что, уши позаложило! Кто вам разрешил взлёт? Я вам яйца поотрываю, зажарю и скормлю собакам!
- Дрогадистос! Фумаг хиерба! Марикас! Путас!
- Симаймасита! Ахо! Ати, ни икэё, касё бендзё!
[Только до предела возбуждённым состоянием комкора можно объяснить его такой неубедительный испанский и японский. Широко известен факт – он нередко поправлял своих официальных переводчиков, уточняя те или иные слова и фразы. Теперь он кричал что-то похожее на: «Наркоманы! Обкурились травки! Педики! Проститутки!» -Исп. «Чёрт! Придурки! Валите отсюда, туалетные проститутки!» - Яп.]
Накричавшись вдоволь, и убедившись, что ему одному аж никак не перекричать рёв четырёх мощных моторов, Григорий достал из кобуры парабеллум. Сдаваться на милость обстоятельствам он не собирается! Нажал на курок – осечка! Ещё осечка!
Эти «быки» решили, похоже, развлечь комкора по полной программе! Створки бомболюка начали медленно, и теперь уже без всякого скрипа, открываться.
Штерн успел широко расставленными руками и ногами упереться в вертикальные стенки. Теперь он летел над тайгой, как стремительная птица. Восходящий воздушный поток поддерживал его, руки превратились в сильные и упругие крылья.
Впереди показалась прибрежная полоса, за ней очертания так хорошо знакомого по армейским картам полуострова. Посьет! Правильно летим! Только что же это вы ребятишки, хотели отбомбиться мной по своим? Впрочем, я же не знаю в деталях вашего полётного задания. Не над японцами же летать без бомбовой нагрузки.
Створки снова медленно закрылись.
Самолёт совершил посадку. Похоже, на грунтовый аэродром. Мягко.
Створки плавно открылись.
Штерн стоял у борта воздушного судна. Перед ним – знакомые постройки Краскинского аэродрома, здесь он уже бывал. Вдалеке выстроились в ряд десятка три истребителей И-15. Загребая носками сапог за бугорки и сшибая сухие былинки, через поле бежал, размахивая руками, человек в командирском обмундировании. Фуражка слетела с его головы, и, гонимая ветром, покатилась в сторону ангаров, но на его лице сияла широкая улыбка. Это был старый друг, командующий ВВС Дальневосточного фронта Рычагов.
- Григорий Михайлович! С приземлением! Как долетели?
- Салюд, комарадо!
