Мы вспомним всё. И будет тем страшней...

Мы вспомним всё. И будет тем страшней

нахлынувшая тень воспоминаний,

чем большее число случайных дней

нас отделит от первого признания,

 

которое-то, в общем, не сбылось.

Зависнув на года в последней встрече

в попытке временную сдвинуть ось,

и, наконец, отчаяться... чтоб вечер,

 

по странности лишённый всех потерь,

по срокам перетекших в неизбежность,

возник при входе в выцветшую дверь

и, предпочтя побыть немного между

 

решением напомнить о тебе,

которое растает с первым звуком

случайной улицы, и стоном по судьбе -

когда-то попрощавшейся без стука,

 

ворвался внутрь - закрыв обзор на лифт,

и вперившись в меня тревожным взглядом,

как будто проверял: " а помнит ли,

или ему давно уже не надо?".

 

и чтоб в ответ я всматривался так,

как в ужасе весенних обострений

предметов обретаемость в руках

сама боится этих обретений.

 

Чтоб я, не смея верить, что не сон,

выглядывал за сумрачные шторы,

сверяя разность дат и поясов

и оставаясь всё равно с рассудком в ссоре,

 

сорвал со стен прогноз календаря,

оставив незапахнутыми двери,

прорвался в невозможность сентября,

раздет, разбит, как прежде не уверен

 

ни в чём, помимо хаоса пространств,

меняющихся с каждым поворотом,

и статики оставшегося там

кого-то, кто как прежде ждет кого-то.

 

И чтоб вслепую, путая следы

из дней, имен, невскрытых вен и писем,

забитое, затюканное "ты"

внезапно, возвратясь с безличных высей,

 

нашло себя во мне и вне меня,

между которыми - мгновение от вдоха,

вбирающего весь осадок дня,

до что-то вроде выдоха со входом

 

в обитель заурядных серых птиц,

деревьев, не отмеченных на кронах

проблемами размытости границ

пространства-времени, где мой любимый город

 

сложился вдруг так просто. Так, что я

от музыки ветров и встречной фуры

был вырван из тиши небытия,

не разбираясь, что пусть сотню раз обдурен,

 

Забыв о том, что мир нелеп и нет

вообще по правде никакого мира,

я пал в местах последнего "привет",

и вечность ждал, вдыхая память ливня.