Ты снилась мне. Оранжевою тенью...

Я дважды пробуждался этой ночью

И брел к окну, и фонари в окне,

обрывок фразы, сказанной во сне,

сводя на нет, подобно многоточью

Не приносили утешенья мне.

И.Б.

 

Ты снилась мне. Оранжевою тенью

спускал закат мерцанье по щеке

такой родной. Я изучал на потолке

всю старину прошедших поколений.

Закрытый там, как вдоль консервы шпрот,

я всё что мог – к тебе держался ближе,

но вместо чтобы опускаться ниже,

лишь начинял клубничной памятью твой рот.

И рот, вратам подобен Расёмон,

то запускал меня, то заставлял томиться –

тогда я вспоминал о том, что «он»

когда-то был здесь и, пожалуй, очень злился

препятствию. А я же всё что мог –

опять глядеть в закатный потолок,

который с этих пор теперь казался

пристанищем для поднебесных блох.

Потом я с мыслерифмой просыпался,

как у Поэта, – дважды этой ночью.

Но я сидел недвижим в тишине.

И было грустно, что закат в моём окне

сто лет не освещал ничьих пощёчин

и щёк самих. Таких родных. Моих –

запомнившихся почему-то больше

и глаз, и рук, и матовости кожи,

а кроме –

звёзд, стихов, событий, слов любых.

И это был уже удар под дых

любому богу, что мне прежде был дороже.