Поэтическая дуэль

Ты очень любила зиму и холод, много снега, кататься с горки на санках как в детстве не обращая внимания на тёмное и хмурое небо. Я с улыбкой наблюдал со стороны, как ты с моей племяшкой Алинкой, с азартом принимаешь участие в зимних забавах; и кутался в пальто. После прогулки мы шли, ко мне домой пить горячий чай с малиновым вареньем или мёдом.

Прошёл почти год с тех пор, как ты попала в автокатастрофу.

Иногда я думаю, что всё изменится в следующий понедельник, субботу или первого числа какого-то там месяца. Но день сменяет ночь, а у меня всё, как и прежде. До сих пор не могу начать новые отношения, и моё существование теперь - жизнь человека, предоставленного самому себе. Я когда - то так мечтал о тишине и отдыхе, вот и свершилось. Наступила осень, поздняя и глубокая, - осень моей жизни. Вот и буду потихоньку доживать, пока ветерок не сорвёт меня как листочек с дерева, и улечу я в свой последний и далёкий полет, откуда нет возврата.

Сегодня я вновь навестил тебя в доме для людей с «ограниченными возможностями». Боже, как же я ненавижу эту фразу.

Ты есть. Я рядом и держу твою руку. Рассказываю о том, как у дела нас на работе, чем был занят все эти дни, читаю тебе Ремарка, смотрю в твои глаза. Потом санитары помогают мне посадить тебя в инвалидную коляску, и мы гуляем, молча по парку.

После прогулки, плетусь домой.

На следующий день я снова успешный, сильный и счастливый. Только никто не знает, что у меня на самом деле в душе и как это - сгорать от боли…

Она уходила.

 

Уходила в свой жестокий и бесприютный мир.

 

В этом ее мире не было радости, не было тепла, не было любви. Но это был ее единственный

мир, другого она не знала. В ее мире не было счастливых лиц, она видела их иногда на улицах города, но

разум ее не мог постичь причины таких лиц. И она решила для себя, что просто так распорядилась природа - одни люди счастливы, а другие нет, так же как одни маленькие, другие высокие, у одних глаза голубые - у других карие.

 

Сейчас она просто уходила и не думала о том, почему она уходит. Она вообще ни о чем не думала. Ей было привычно ни о чем не думать.

 

Мысли, когда им удавалась проникнуть в ее хорошенькую головку, вели себя, как садисты: они жгли раскаленным железом ее сознание, вонзались тысячами ядовитых жал в мозг, рвали и терзали ее душу зубами, заставляя корчиться от боли.

 

Она хотела только одного-водки, так как знала, что водка не даст этим злобным созданиям мучить ее.

 

Еще тогда, в детдоме, когда ее первый раз повезли в богатый дом, она потеряла

сознание от страха, ее привели в чувство и велели выпить стакан водки. Все, что происходило потом, происходило как будто не с ней. Она не чувствовала боли, стыда, страха. Только иногда пробивалось чувство отчаянья и нежелания жить, но тут же угасало в ее пьяном сознании.

 

Водка спасала и тогда, когда ей исполнилось 18 лет, череда богатых домов закончилась и она оказалась на улице, наедине с этим враждебным миром. Она не знала, как в нем выжить, она знала только одно единственное свое предназначение, только то, чему ее научили многочисленные похотливые дядьки. Это она умела делать хорошо. И это давало ей кров, еду и одежду.

 

А сегодня она уходила по промозглой осенней аллее, ноги скользили по мокрым листьям. Ветер как будто

обезумел,он то больно хлестал ее холодными и мощными порывами, с остервенением швырял пригоршни

дождя в лицо, рвал полы плаща,то мягким и теплым дуновеньем обдавал волосы материнской нежностью,вселяя тоску, по чему-то неизведанному, то детским криком врывался в уши. Но она упорно шла вперед, упрямо сжав губы, не обращая внимания на происки ветра. Глаза ее были сухими, и только в глубине зрачков притаились два маленьких, едва заметных больных зверька.

 

Она уходила так же, как когда-то уходила ее мать,которую она никогда не знала, не оглядываясь и не замедляя

шаг, оставляя за спиной маленькую обшарпанную кроватку в детской палате роддома.

 

Там, завернутая в застиранные пеленки, громко плакала ее новорожденная дочь.