Марусин Михаил

– Ты думаешь, мы одни такие во Вселенной? Тысячи раз не одни. Так какого внимания мы хотим от Того-Кто-Создал-И-Забыл?

 

Он пил свой чай, не предлагая мне. Да и не было у него второй кружки.

 

– Семь с половиной миллиардов на одно корыто. Семь с половиной! Платон неправ, да что с него взять. Но мы-то с тобой знаем больше, чем извлечение квадратных корней. И, чем больше знаешь, тем проще оказывается вывод.

 

Не особенно понимая, в чём неправ Платон, я курил, и время от времени учтиво кивал.

 

– Ясное дело, он восставал против многобожия, сводя весь Пантеон к одному Демиургу. Но и тут перестарался. Арифметика слишком проста: Мировая Душа поделена между всеми, включая жучков-паучков. В свободном состоянии её не существует, бог – это мы. Просто, человек как презерватив: маленький, а вмещает много, по сравнению с теми же слонами, китами и прочими жирафами, понимаешь?

 

Это я понял, и, кивнув, вобрал в себя дыма побольше.

 

– Сто семь миллиардов за сто шестьдесят две тысячи лет. И каждый год прибавляется по населению какой-нибудь Германии. При Пушкине жил миллиард. При Сталине два. Гагарин пролетел уже над тремя. Ты родился одним из четырёх, а учился уже среди пяти. Тут бац – новый век, и уже шесть миллиардов. А сейчас семь с половиной!

 

Не чувствуя за собой вины в рождении, я смотрел на него ясными глазами, так и не проговорив распирающее меня: «и чё?».

 

– А ничего! – напугал он меня, оторвавшись от горячего пойла, – просто Мировая Душа – константа. Чем больше плодимся, тем больше мельчаем. Чем больше мельчаем, тем больше разводимся, воруем, воюем, а предаём вообще на каждом шагу. Где её, души, напасёшься?

 

Уже вечерело. Я третий или четвёртый раз посмотрел на часы мобильника, с предварительно отключенным звуком.

 

– Вот, посмотри на себя! Сейчас в метро страшно зайти. Когда смотришь на вас в пути – вы нелюди. Отними у вас мобильные – что вы станете делать? Куда себя девать?

 

Его обобщение было не то что бы правдой, но… в общем – горькой правдой, с которой не хотелось уживаться под одной черепной коробкой.

 

– Цифровое мышление, понимаешь? Во времена Пушкина думали буквами. Человеческой души было больше в семь с половиной раз. А сейчас думаем цифрами, так быстрее и проще. Белковые организмы, наделённые малой толикой Мировой Души, разучились думать буквами. Мало того, сознательно подавляют в себе эту божественную способность, по крайней мере, на людях. Для вас в начале была цифра.

 

Я наконец-то сообразил, что надо спрятать телефон. Взяв очередную сигарету, я прикурил её наоборот и закашлялся от дыма плавленого фильтра.

 

– Так и помрёшь с соской во рту. Хотя, я раньше тебя, ты-то под своей крышей живёшь, да половину жизни не просидел. А помрём – хрен мы его увидим, потому что его и нет. Есть Душа – огромная и общая. И заберут мою отдельно взятую душу два китайца, а твою три филиппинца. Пусть так, главное, с поляками не делиться.

 

Я не вполне понимал, при чём здесь поляки. В уме промелькнула лишь фамилия участкового – Пшехоцкий.

 

– Знаешь, что я думаю? – он тоже закурил и сплюнул на пол шалаша, – погибать придётся раньше, чем умирать. Всем нам. У нас одна дорога – саморазрушение. Природа человека – война, и любое приспособление, начиная с вот этого кирпича, он неизменно превратит в оружие. Первый раз что ли?

 

За неимением апокалиптического опыта, я предпочёл согласиться. На том мы и распрощались. Вернее, я проснулся.

 

За час до рассвета во дворе царила первозданная тишина. Только мой кипятильник пятисотваттным шипением нарушал её в отдельно взятых семи с половиной квадратных метрах.

 

Семи с половиной…

 

Я закурил и закашлялся – всё та же рассеянность преследовала и наяву. Бросив сигарету с изуродованным фильтром в баночку из-под кофе, я посмотрел в окно. Городская осень выкрасила в закопчённую охру миллиарды отживших листьев – ещё недавно дышавших и отдававших мне миллиарды молекул кислорода.

 

Под полуголой берёзой горбатился шалаш. В нём жил Костя – обложившийся книгами бомж с характерными татуировками на плечах и коленях. Я ещё не знал, что в это утро его не стало – то ли чем-то отравился, то ли доконал туберкулёз. И никто пока не знал, да и сам шалаш был еле виден только благодаря отсветам окон роддома номер четыре, недавно выстроенного неподалёку.

 

В роддоме никогда не выключают свет.