Елена Наильевна


Настоящая поэзия. С. Чернышова, И. Евса

 
24 авг 2022
Светлана Чернышова
 
Ателье
 
Висели вещи темные рядком,
и вещи густо пахли нафталином,
«москвичкой», корвалолом, табаком,
короче, женской жизнью несчастливой.
 
Гладильная. Курилка. Коридор.
Свет лампы запыленной, кафель скользкий.
Подсобка, где хранится до сих пор
машинок швейных сломанное войско.
 
Откуда… всё, до ниток по углам,
я знаю? Дар сквозь стены видеть – свыше?
А может, я когда-то здесь жила?
Да-да, жила…обычной серой мышью.
 
Обрывки ниток волокла в нору,
Боялась смеха женского и визга,
и как-то (бирюза и перламутр)
я пуговицу от пальто отгрызла.
 
На кой она была мне? Для мышат?
Чтоб показать им в пуговице море ?
А может, в ней жила моя душа:
Светящаяся, легкая… но вскоре
отраву подмешали в молоко.
От блюдца пахло сытною ванилью,
«москвичкой», корвалолом, табаком.
короче всем, что женщины любили.
……………..
Вы знаете, а смерти вовсе нет,
тоннеля нет, загробной тьмы зловещей.
……………….
Вот мы заходим с мамой в ателье
(мне лет, наверно, семь…нет, даже меньше)
 
Все те же лица, полумгла… и мать
пока, смеясь, с приемщицей болтала
(вот тут – убрать, вот здесь – ушить, поднять )
я пуговицу со стола украла.
 
На кой она была мне? В ней тогда
увидела я свет – протяжный, вечный,
немыслимые страны, города,
тебя… за двадцать лет до нашей встречи.
 
Бесхитростно ребенка воровство
Но так мне за нее тогда влетело,
что больше никогда и ничего
чужого не брала и не хотела,
 
и даже не завидовала ни
столам богатым, ни богатым платьям.
как будто с той поры живет во мне
ужасное мышиное проклятье.
……..
А знаете, ведь смерти правда нет.
Тоннеля нет, загробной тьмы зловещей.
……………..
И снова захожу я в ателье.
Все те же лица, разговоры, вещи.
 
- Вот здесь поднять? Убавить по плечу?
Ой, что-то страз по вороту так скупо!
Я слушаю.
молчу
молчу
молчу
и пуговицу на своем пальто
кручу, кручу…
и улыбаюсь глупо.
 
----------------------------------------
Ирина Евса
 
Из книги "Опись имущества"
* * *
Коврами застланный восточный дастархан —
цветная вклейка разлинованного лета.
Мадера. Бабочка, упавшая в стакан,
как масть трефовая, вспорхнувшая с валета.
Толпа курортников, галдящих у лотка.
А дождик плямкает, на нет сойти желая,
раструбы крупного лилового вьюнка
сперва расправив, а потом утяжеляя.
Закажем что-нибудь. Здесь выбор невелик.
Но так приятно в ожидании закуски
отполированный волною сердолик
катать в ладони и отслеживать загрузки
турецких танкеров и плавный — вдалеке —
хребет холма, а если ближе — хлопья пены
и накипь ржавую ракушек на песке,
слоистых, пористых, как тусклые мурены.
Судьба просчитана и свёрстана давно.
В Крыму не трудно притвориться простаками,
чтоб грызть чурчхелу и потягивать вино…
Но взгляд цепляется за бабочку в стакане
И вслед за ней по кругу движется. И ты,
вперёд подавшись, словно путь перерезая,
её выплёскиваешь в мокрые цветы.
И в кои веки мы встречаемся глазами.
 
---
Из книги "Лодка на фаянсе"
 
***
Петь о любви постыдно седой сивилле,
если она одною ногой в могиле.
В левой руке - костыль. На столе - бутылка.
И на виске, взбухая, ветвится жилка.
 
Этот кудрявый отрок с янтарным пухом
смуглого торса, пахнущий медом, миррой...
Надо тебе, сивилла, собраться с духом:
сыном его назвать, отпуская с миром.
 
И, волосок украдкой вплетая в складку
тонкой рубашки, оком косить лиловым.
Время пришло - стучать костылем в брусчатку
и торговать не телом, сивилла, - словом.
 
Будешь слюною брызгать, трястись в падучей
и прорицать паденье империй, смуту.
Ибо твоя луна, округлясь за тучей,
не будоражит лона - сжигает люто.
 
Но этот смех! Но рыжая эта прядка!
Словно под самым горлом стянули нитку.
Поздно, сивилла. Стыдно, сивилла. Сладко.
...Даже не оглянулся, толкнув калитку.