Скачко (Полеви) Елена

Предупреждаю, лонгрид.

 

Этот текст был опубликован ровно два года назад, спасибо ФБ, напомнил. Я написала его для совершенно замечательного проекта "Город каштанового счастья", который придумал и воплотил в соцсетях книгоиздатель Иван Степурин.

 

Сегодня я снова читала этот незатейливый текст и... плакала. Представляете, плакала над собственным старым текстом! Это ли не помешательство?

 

Решала повторить его здесь. Потому что сегодня он звучит совсем иначе. К обыкновенной бытовой лёгкости добавился неизбывный драматизм. Словно в чашку ароматного чая упала горькая горошина... Наверное, этот текст лучше других слов объясняет, почему сегодня так невозможно больно...

 

Я ЖИВУ В ЭТОМ ГОРОДЕ ЦЕЛУЮ ВЕЧНОСТЬ…

 

Этой вечности всего 24 года.

Но это дольше, чем я жила на своей первой родине – в маленькой восточной стране, где гранатовые деревья встречаются чаще яблонь и слив, маленькие огороды пряно пахнут кинзой, а хлопковые поля удивляют розовыми и желтыми соцветиями, которые уживаются на одном кусте!

 

Это значительно дольше, чем в городе моей юности, где над роскошным парком возвышается родной университет, где все еще живут одноклассники, где без меня скучают родительские могилы…

 

А однажды я приехала в Город…

Приехала в командировку и осталась. Так сложилось. Здесь столько всего случилось, что за целый месяц проекта я так и не определилась, о чем я больше всего хочу написать.

 

Хотелось о том, как однажды в театре на весьма посредственной постановке «Мастера и Маргариты» (бывает и такое, увы!) меня взял за руку мужчина и сказал: «А пойдем я тебе покажу настоящий булгаковский Киев!» И повел по склонам и подъемам, по брусчатке и старым дворам, по липовым паркам и монастырям с золотыми куполами…

И я пошла. Без оглядки. И иду до сих пор.

 

Или о том, как впервые вела в школу своего беззубого первоклашку, вспоминая, как весело накануне мы прошли собеседование.

– Каких домашних животных ты знаешь? - спросили сына.

– Кошку, хомяка, кролика, корову, козу… - бойко перечислил ребенок.

– А еще? – настаивала педагог.

– Ну, козла еще…

– А собака? Собака – это домашнее животное?

– Собака? – пожал плечами сын. – А это зависит от степени ее чистости!

А теперь сын вырос, идет своей дорогой, но я знаю точно, что он всегда рядом.

 

А еще о том, как однажды в Выдубичах я положила ладонь на прохладную стену Михайловского храма и попросила о дочке. Пока я носила свою девочку, то страшно боялась зимы, на которое выпадал мой самый «большой» период. Я очень боялась гололеда и каждый день, просыпаясь, просила Бога, природу и погоду о том, чтобы она пощадила меня. В это трудно поверить, но осень и весь декабрь в том замечательном году были теплыми и безветренными, а первый снег пошел в тот самый момент, когда мы отправились в роддом! Город продолжал праздновать Новый год, я стояла на верхнем этаже роддома, рядом спала моя девочка, а я смотрела на пушистые хлопья снега, которые бесконечно летели, как гигантские мотыльки, на желтый свет фонарей.

Это ли не чудо?

Девочка все еще маленькая, хотя переросла маму почти на 20 см. Как-то, шутя, я «спросила» у нашей собаки, как она умудрилась родить сыночка-щенка, почти вдвое больше ее :) «Ну, ты же умудрилась родить меня», - ответила дочь.

 

Или о том, как однажды шла через подземный переход и увидела на раскладке тонкий журнал «Только ты»… По редакторской привычке изучать все новые издания – купила. Вспомнилась детская мечта непременно работать в женском журнале – корреспондентом рубрики «Письмо позвало в дорогу» из маминого журнала «Работница». И вот теперь в моих руках был маленький, какой-то совсем беззащитный журнал, очень похожий на тот, мамин. Я стала покупать каждый номер…и редактировать. Просто так, для себя. Читала и думала, как бы это написала, сверстала, проиллюстрировала я… А через девять месяцев мне позвонили и пригласили стать главным редактором этого журнала, который к тому времени уже назывался «Единственная». И я сразу согласилась! Потому что на самом деле мысленно уже давно им была! Самое смешное, что выяснилось: журнал до меня существовал девять месяцев! Ровно столько, сколько нужно родиться человеку. И потом я не раз шутила, отвечая на вопросы о моей карьере, что я вполне доношенный главный редактор «Единственной» :)

Пройдет еще несколько лет, и мы станем самым тиражным в своей нише изданием, а наша читательская аудитория перерастет миллион… И однажды я получу письмо, которое сделает меня по-настоящему счастливой: «Ваш журнал – это настоящий массовый психолог, лучший в нашей стране…»

 

А разве можно забыть ни с чем не сравнимые ощущения, когда ты зажимаешь в руке ключ от первого собственного жилья! Окна крохотной квартирки на Печерске выходили на зеленый склон, а до балкона дотягивались фруктовые деревья… И это было так необычно – в минуте от подъезда одна из центральных станций метро, а смотришь в окно своей уютной квартирки, словно из деревенского домика… Есть такие места на Печерске!

 

А еще в одну трудную весну (как без этого?) ко мне вернулось желание писать стихи. 30 лет я не рифмовала, с тех самых пор, как решила, что раз не могу так, как Цветаева, то не буду вообще…

Как Цветаева, я не могу до сих пор, но пришла взрослость, а с ней и понимание, что так, как Цветаева, и не нужно. Пусть будет так, как могу.

 

Мне повезло побывать в десятках городов. А, может, и в сотне.

Красивых, изысканных, величественных, особенных.

Но только о Киеве мне иногда пишутся стихи.

 

В учебники и хрестоматии мои стихи, конечно, не попадут, но это теперь не важно.

Важно, что ко мне вернулось вдохновение.

В этом Городе.

 

В ЭТОМ ГОРОДЕ…

 

Я живу в этом городе целую вечность,

у меня здесь пространство и личные вещи,

у меня здесь подруги, враги и соседи,

у меня в этом городе – главное: дети.

У меня с этим городом вечные распри,

слишком мало свободы и тусклые растры,

слишком много балласта, забот и цейтнотов,

но зато здесь стихи и наброски в блокнотах…

У меня в этом городе возраст и опыт

и карьера какого-то важного топа.

В распиаренном банке пустая ячейка

и мопед под окном /неопознанный, чей-то/…

У меня в этом городе синие ночи,

ледяные и жаркие – разные очень.

Холостое сегодня и мудрое завтра,

А вчера…

А вчера уже было, оставьте…

Отгорело вчера, отцвело, отболело.

Заржавело, как старый чужой парабеллум,

в тайнике у окна, под известной картиной,

а в кармане бутылочка валокордина…

У меня в этом городе липы и клены,

чьи-то теплые руки и голос влюбленный,

горький кофе под аркой кирпичной высотки…

 

Этот город из чувств моих бережно соткан…

 

КИЕВЛЯНКА

 

Она любила свой Подол, задворки Боричева тока.

Ходила с братом на футбол,

в Покровский с бабкой – это строго.

Пила малиновый ликёр, баллады пела под гитару,

влезала в самый громкий спор и поддавала пылу-жару,

работала в системе МОЗ у замминистра ассистентом,

встречалась, кажется, всерьез с хорошим мальчиком-студентом.

И вдруг уехала в Нью-Йорк – мечта пожить за океаном…

Пила анисовый ликёр, познала вкус марихуаны,

одна по Пятой Авеню гуляла, словно по музею,

порой позировала ню в каморке тесной на Бродвее…

Учила English на лету и рассуждала о свободе,

вставляя в речь okey, me too и называла тело body…

То тут работала, то там,

любовь крутила с рыжим Полом,

ходила в Starbucks по утрам.

И тосковала по Подолу…

 

ЯРОСЛАВОВ ВАЛ

 

Смотрю в окно.

Там кутается жизнь

в болоньевые куртки, в капюшоны.

И прячется в карманы.

Кукушонком –

потерянным, забытым, отрешённым –

заглядывает лучик в витражи

старинного престижного отеля.

Там тоже жизнь,

похожая на фильм

крутого голливудского замеса.

Послушные красавицы-хостессы,

швейцар на входе, как надёжный фильтр,

роскошный интерьер в тонах пастели,

какао в гобеленовой постели,

и солнце – сквозь сусальность занавески,

и круассанов сладкая ваниль…

Смотрю в окно.

Расхристанный каштан

роняет разнопалый пятилистник.

Продавленное тучей, небо виснет,

застегнутое в пепельный кафтан.

Туман ли/ смог клубится на карнизе

истёртыми обрывками сукна.

И осень - в раме каждого окна.

 

…На улице одной – две разных жизни.

Но по итогу всё-таки – одна.

 

НАД ДНЕПРОМ НЕ РАЗВОДЯТ МОСТЫ…

 

Над Днепром не разводят мосты... Здесь дороги прямы и просты.

Твёрдый грунт или плавкий асфальт, а в обочину вбита листва...

Вдоль опушки седые кусты. Со вчера не успела остыть

от горячих колёс борозда.

Мерный стук по дороге: раз-два...

 

Не разводят мосты над Днепром. Здесь не нужен спаситель-паром.

Тих уснувший в тумане залив. Облака в предвкушенье зари...

Рассвело. Пустота, хоть шаром...

Только солнце как спелый шарон.

Ветер утренний смел и глумлив. И вода цвета вызревших слив.

 

Над Днепром не разводят мосты. Здесь кометы купают хвосты,

Здесь, наверное, можно и вплавь...

На заросшей горе – златоглав –

Одиноко стоит монастырь, устремив в поднебесье кресты...

Слышишь топот?

Когда-то, стремглав, здесь победно скакал Ярослав...

 

В ПАРКЕ МАРИИНСКОМ…

 

В парке Мариинском

Небо низко-низко…

Выцветшие липы

Ладаном залиты.

В поредевших клёнах

Солнце, как котёнок,

Бегает игриво

По макушкам-гривам…

Густо заржавели

Старые качели -

Лязгают до визга…

 

Ты стоишь так близко,

Что бежит по коже

Сонм сороконожек…

Смотришь полукосо,

А закат уж розов…

Астрами расцвечен

Теплый ранний вечер –

В парке Мариинском

Осень-модернистка…

Ветрено, порочно.

Солнечно.

Невинно.

 

Я гуляю с дочкой.

Ты гуляешь с сыном.

 

СВОБОДНАЯ

Промозгло сегодня.

Холодно.

Петляю среди киосков,

и нет никакого повода

заехать к тебе на Кловский.

Под самую крышу сталинки

взлететь, миновав пролёты,

и в кресле уютном, стареньком,

/с остатками позолоты

на сломанном подлокотнике/

уснуть под концерт Вивальди…

…Печерскими подворотнями

по скользкой асфальтной глади

бреду.

Вот уже Садовая –

под липами здесь встречались,

а нынче нет даже повода

проситься на чашку чая...

Мелькнула в проёме сталинка.

Автобус захлопнул двери.

Грушевского.

Арсенальная.

Я еду на Левый берег…

Одна. Налегке.

Свобода? На!

Не этого ли хотела?

Да только в душе все содрано.

И мёрзнет, и стынет тело…

 

ВЕСНА НА ВЫДОХЕ…

 

Весна на выдохе.

Уставшая от споров,

Природа ищет смысл и компромиссы.

Последним синим пламенем ирисы

Пылают вдоль церковного забора.

Разбрасывает пух взбешённый тополь,

Растрёпанный впотьмах нечистой силой.

И тянутся угрюмо старожилы

К метро по змейкам вытоптанных тропок.

Простуженное солнце светит тускло,

Из облака выныривая брассом.

Вороны - дворовые папарацци -

Гуляют по Андреевскому спуску,

Обсиживая редкие скамейки

И памятников бронзовые плечи.

И кажется, что всё это предтеча, -

На самом деле пишутся ремейки...

А к домику Булгакова туристы

Слетаются, минуя все запреты...

Всего лишь восемь дней – и будет лето,

И вечный поиск смыслокомпромиссов...