Dr.Aeditumus

Пять короткометражек, концептуально соединённых в один фильм о… О чём? О любви, благодарности, справедливости, счастье… «Куда течёт море, Спасти джунгарика, Кактус, Почтальон, Интервью». Каждый фрагмент-высказывание сделан на языке музыки, пробуждающей в слушателе зрителя – созерцателя своих собственных эмоционально-ассоциативных переживаний, вызванных гармонией звуков, проникающих в глубокие сферы подсознательного и выводящих узников совести из казематов памяти в свободу осознанных образов-объектов. Музыку исполняет девочка лет 13-ти, и это её собственные композиции. Сюжет с девочкой Ириной, «Интервью», объединяющий все пять клипов на её музыку, и сам является отдельным фильмом – он как главная «матрёшка», в которую вложены остальные сюжеты.

 

Перечёл вступление - какой-то ужас! Об этом фильме категорически запрещено говорить подобными словами. Это не слова, а орудия убийства. А фильм – это живая, пронизанная светом сочувствия и сопереживания ткань, трепетная и невероятно ранимая – то это будто бы сонная дрёма в летний полдень на берегу лесной реки, то череда старинных живописных портретов на стенах картинной галереи – не по сути сюжета, а по ощущению. То альбом старых фотографий, оставшийся от покойных родственников. То мимолётная сценка, свидетелем которой ты случайно стал в кафе или в зоомагазине, дополненная фантазией ребёнка до поэтичной мультипликационной фантасмагории.

 

В давние времена, когда мужчины в военных конфликтах сражались холодным оружием, целью агрессии был грабёж, а добычей золото и женщины, на покинутых врагами землях всегда оставались насильно зачатые дети интервенции. Генофонд Сербии и Польши, насколько мне известно, изрядно украшен тюркскими хромосомами. Мои дед и отец – вылитые турки, а если в феске – настоящие эфенди. Аборигены в Турции не верили отдыхавшему там бате, что он не местный, а ведь его отец (мой дед) – «чистокровный» поляк. Это значит, что лет 200-300 назад какой-то Гасан-бей порубал своим кривым ятаганом моего прапрадеда и обрюхатил (sikmek) своим обрезанным Yarak мою польскую прапрабабку. Подобные казусы Древняя Церковь (1500-1700 лет назад) рассматривала как обыденное явление, которое никоим образом не вменялось в вину подвергшейся насилию от неверных христианке, а посему её совесть была свободна от любого рода угрызений, и ребёнок насильника по любому принимался как если и не благословение, то попущение Божие.

 

Этот длинный лирический пассаж имеет прямое отношение к сюжету первого, одноименного всему фильму фрагмента, и не случайно юная пианистка-Шахерезада своё музыкальное высказывание «Куда течёт море» посвятила размышлению о любви. А в эпилоге произнесла благодарственное слово отцу, который даже не знал о её существовании, но всё же был причастен к её появлению на свет Божий и даровал ей, вовсе об этом не заботясь, это чудо жизни. Девочка-мудрец не предъявляет претензий безответственному папаше, но, лучась чистой детской, пусть даже наивной, любовью, говорит: «Если нет любви, нет и благодарности». О чьей любви речь? Конечно, не о любви блаженного в своём неведении родителя, но именно о её любви к тому, кто, всего лишь удовлетворяя своим похотям и инстинктам, дал ей возможность видеть закаты и рассветы, сочинять музыку и выражать восторг обладания жизнью в слове и гармонических звуках (более того, нам дают понять, что радость бытия в ней не омрачена даже знанием причин своего рождения: отцовского насилия и безалаберности матери, опоздавшей с абортом).

 

Тема второго музыкального высказывания – благодарность, и оно подчёркнуто посвящено опять ему же, достигшему политической и деловой известности отцу от безызвестного дитяти. Сюжет второго кинофрагмента – о джунгарских хомячках – рассматривает глазами другой девочки-ребёнка проблему трагической несовместимости родивших её существ, которые, словно такие вот экзотические грызуны, хиреют и дохнут, если бывают посажены вместе в одну клетку, но, спарившись и произведя потомство, обречены безбедно существовать только оставаясь в гордом одиночестве, и все их попытки вновь сойтись терпят шумное фиаско.

 

Кактус – это такой кусок зелёной мякоти, обросшей самыми разнообразными колючками: длинными твёрдыми и острыми шипами, более мелкими, загнутыми и зазубренными, как рыболовные крючки, иглами или кассетными микроскопическими стекловидными волокнами – весь этот арсенал опасен и причиняет весьма болезненные ранения. В большинстве своём эти недотроги крайне капризны и требуют педантично внимательного ухода, и если, (о, чудо!) на таком дикобразе распускается цветок, это значит, что ваши любовные старания приняты, оценены и получили благодарность в виде цветущего нежного доверия. Поэтому ясно, что третий музыкальный фрагмент будет навевать на зрителя сюжет о детском доме, сиротах и садовниках-воспитателях, от размера сердца которых зависит, будут или не будут цвести эти чахлые кактусы.

 

«Почтальон» – это маленький мальчик лет семи, который разносит письма, журналы и газеты, чтобы заработать на поездку к маме в Читу. На резонный вопрос, почему бы маме самой не приехать к сыну, почтмейстер суровым голосом отвечает любопытной работнице, что "из той Читы никто приехать не может". Значит, перед нами опять сирота. Дети – это всегда и добродетель, и порок в чистом виде, без тех наслоений опыта, которыми заполнит эти сосуды жизнь с её конкретными обстоятельствами. Наш Почтальон – чудо эмпатии (чуткого сопереживания, сострадания) не по воспитанию и условиям среды обитания, а просто по врождённым свойствам своей маленькой большой души. И даже несправедливая брань вздорной старухи как бы проходит сквозь него, не омрачая и не озлобляя его детского сердца.

 

Ну, вот, чувствую, ничего у меня не получилось. Я и на полпроцента не сумел передать тех ощущений и переживаний, той силы и смятения чувства и мысли, которые вызывает фильм. Его НАДО смотреть, причём, отрешившись от суетных забот и необязательных попечений, оставив за порогом дома (или квартиры) все негативные эмоции, которыми нагрузил нас минувший день. Очистите ум, откройте сердце, освободите душу для впитывания того света, которым одарит вас этот час погружения в то подлинно человеческое, которое в нас есть, но оно так затёрто и загрязнено бытом, словно это коврик перед входной дверью, который давно бы пора выколотить и постирать, но всё руки не доходят, и он покорно терпит ежедневное попирание, с безмолвным укором ожидая, когда же наконец, наши благие намерения обретут статус реального дела.