Третьякова Натали

1984 год. В уютной небольшой комнатке на столе и комоде расположены в каком-то заведомо известном одному хозяину, вернее, хозяйке, порядке: в медных рамках, потускневших от старости, фотографии довоенных времён; сувениры из Крыма в виде беседок с колоннами, с глазком на дне, и когда смотришь в этот глазок на свет – виднеется чёрно-белый слайд, на котором счастливые люди в диковинных одеждах начала века двадцатого столетия стоят на набережной и радуются отдыху в Евпатории; тяжёлая кованая шкатулка, запирающаяся на ключ, скорее всего, скрывает невиданные сокровища, которые представляет моё детское воображение, так как всё, что я вижу, непривычно моему глазу – от белоснежных накрахмаленных скатертей, до подушек в кружевах, сложенных в стопку на огромной металлической кровати с набалдашниками. Дух времени, того, о котором не знаешь, но который проникает в тебя, возбуждает детские фантазии, заставляет говорить полушёпотом со старушкой – Зинаидой Александровной Рубис – или просто бабушкой Зиной, что смотрит добрым, ласковым взглядом и рассказывает, рассказывает о своей жизни – в дореволюционной России, в гражданскую войну, времена НЭПа, довоенное время и, умолкая, с какой-то внутренней болью, о самой войне, которую пришлось пережить в блокадном Ленинграде.

 

- Во время войны я работала в Смольном, принимала и отправляя депеши о том, как выживает наш город, а вечером, после утомительного рабочего дня, поднималась на крыши домов и тушила зажигательные бомбы в бочках с водой.

Зинаида Александровна взяла в руки тяжёлую шкатулку, вставила ключ и… достала из неё серую тряпицу, которую артритными пальцами начала разворачивать. Затаив дыхание, я с немалым любопытством наблюдала за всеми действиями хозяйки. Предвкушение было велико: «Сейчас мне покажут сокровище, что таится внутри шкатулки...», – но разочарование отражается на лице, когда я вижу в ладони бабушки Зины засохший чёрный брусок.

- Что это? – удивлённо спрашиваю, а Зинаида Александровна, всхлипнув, говорит:

- Это – жизнь… Хлеб, 125 блокадных граммов, которые помогали выживать тем, кто был обречён на голодную смерть…

Я смотрела на этот потемневший сухарь и никак не могла понять, как люди могли быть сытыми от такого маленького брусочка? А Зинаида Александровна, проведя ладонью по моим волосам, продолжила:

- Да, детка, тяжело было всем. Был у меня ещё дополнительный паёк, который я получала как военнослужащая, но этот паёк приходилось делить с соседями, у которых были истощены дети. Своего ребёнка я, к сожалению, потеряла в самом начале войны, мой муж погиб на фронте… Потому соседские детишки были мне родными. За их жизнь приходилось бороться, подкармливать. А знаешь, что самое вкусное мы ели за время блокады? Это салат из лебеды и… суп из кошки, на который меня пригласила сестра Вера. Её сосед принёс мясную тушку и сказал, что ему удалось добыть кролика, но мы-то догадывались, что кролики давно уже были съедены, и большой удачей было раздобыть крысу или кошку, из которой и был приготовлен тот самый незабываемый суп…

 

Завернув тёмный брусок в тряпицу, бабушка Зина бережно уложила его в шкатулку, крышку которой заперла на ключ:

- Вот такое у меня осталось богатство, и дороже этого хлеба для меня нет ничего в целом свете, - смахнув слезу, сказала она – подопечная моих родителей, что в силу возраста и нездоровья осталась жить в нашей, неродной ей, семье…

Много прошло времени, но лицо блокадницы стоит передо мной как живое. С тех пор и я сама стала бережливее относиться к хлебу.

 

Открыты снова пожелтевшие страницы:

С альбома старого из прошлого глядят

Соседка наша Нюра и её сестрицы –

Блокадницы, что пережили личный ад…

Детьми по Ладоге их вывезли из плена

Застывших улиц, скверов, мёртвых площадей,

В котором плоть людская оказалась тленной

От голода и страшных бомбовых ночей.

 

Лучатся девочек глаза добром и светом –

В них мудрость жизни с болью в жгут переплелись,

Полуулыбки прямо в сердце бьют ответом,

Вещают с горечью: «Увы, не все спаслись…»

И с фотографии пожухлой, жёлто-серой

Летит для каждого из нас простой посыл:

«Не допустите, люди, зла! Спасите верой

Весь мир, чтоб он слезой ребёнка не застыл…»