Сын рыбака
Мой дед был сыном рыбака. Его отец был сыном рыбака, отец отца его был сыном рыбака…
Его призвали в тот момент, когда он менял очередное место ловли.
«Опять придется плыть за бугор — с досадой подумал он — там водится хотя бы мелочь».
— Антон, мы тебя везде ищем! — прокричал вдруг Васька, друг его младшего брата.
— Чего надо? — сердито проворчал сын рыбака — рыбу не пугай!
— Так ты ж плыть собрался, какая рыба? — резонно подметил Васька.
— Ты говори, чего надо или проваливай!
— Так война же!
У него не было повода считать Ваську фантазером, но все же он взглянул недоверчиво и угрюмо. Хотелось даже сказать «врешь!», но слова как-то не слетали с языка.
— Повестка пришла, мать плачет — развеял последние сомнения Васька.
— А с кем война-то?
— Так с немцами же — произнес Васька таким тоном, будто ни с кем на свете больше и воевать нельзя кроме как с немцами.
Антон даже понимающе кивнул, будто говоря: «если с немцами, то правильно».
Проводы были недолгими. Мать быстро собирала его в дорогу. Она очень спешила, грузовик скоро отъезжал. Младший брат, Сашка, смотрел на него с завистью, он тоже хотел воевать.
— Как только отпустят, езжай сразу домой — попросила мать.
— Это как? — удивился Антон.
— Ну ты же не будешь им нужен всегда? Сегодня порханские повоюют, завтра наши, потом заболотьевские. По всем деревням во все дома повестки пришли. Не может быть такого, чтобы все сразу одновременно воевали.
— А если по всей земле война? — вставил свое слово Сашка.
— Всех призвали?.. — вопросительно пробормотал Антон.
— Ну, посидим на дорожку — сказала мать и тут же стала торопить — а теперь иди, иди, скорее! — ей показалось, что этот их разговор может стать последним в жизни. Пусть не будет помнить ее плачущей.
Зато пустил слезу младший брат и сразу рассердился на себя за это.
— Ты чего такой гмыратый — обратился к нему Антон с усмешкой.
— Сам гмыратый — недовольно проворчал тот и внезапно обнял брата. Мать не выдержала и тоже пустила слезу. Так и стояли все втроем обнимаясь..
— Ладно, ладно вам — проговорил Антон — его глаза также начинали слезиться, но он сдерживал себя.
Напоследок мать что-то прокричала ему. Кажется, чтобы возвращался поскорее.
В грузовике он отыскал глазами дядю Ваню старого друга отца. Тот, улыбаясь, глядел на него, считая его хорошим собеседником.
Через некоторое время дядя Ваня подозвал его к себе. Мужики потеснились, пересели по-новому.
— Ты думаешь, Антоха, куда мы едем?
— Так на войну…
— А что такое война? - спросил дядя Ваня.
Он спокойно выслушал все, что знал Антон и начал такую речь:
- А теперь слушай. Война, какая всегда воюется только по одной причине и имеет только одну цель.
Такое начало заинтересовало не только Антона. Мужики на грузовике сразу сделали серьезные лица. Возможно, они и не слушали дядю Ваню, но само ощущение того, что тот говорит нечто толковое, заставило их погрузиться в раздумья.
С какой целью и по какой причине «воюется война» Антон так и не узнал. В грузовик угодила бомба. Почти все уцелели, но начинать этот разговор заново никому уже не хотелось. И все же Антон иногда задумывался об одной причине и об одной цели…
В один прекрасный день, когда наши части уже готовились выйти к когда-то утраченным границам, его сослуживец из Порханки получил награду и ранение. Пролежав в лазарете, он отправился на трехдневный отпуск домой и после прибыл в часть.
— Ну как там? — спрашивали его.
— Порханка стоит — говорил тот с довольным видом…
— А Сосновское? — спросил его кто-то сзади.
Казалось прядь седых волос на затылке довольного сослуживца поседела заново.
— А нет его — ответил он и, обернувшись, увидел Антона — до него немцы дошли, сожгли, всех расстреляли...
И вдруг все замолчали. Каждый задумался о своем горе, порханский тоже вспомнил о друге детства, который погиб в одной из первых атак, и предался грустным размышлениям.
«Вот так-то, дядя Ваня, — мрачно думал потом Антон — одна причина и одна цель»
«Ну а как ты думал — мысленно отвечал он себе за дядю Ваню, ведь того уже как год не было в живых — одна цель и одна причина».
Поначалу он старался не думать о смерти, не думать о том, что те, в кого он стреляет, это живые люди. Он понимал, что именно мысль о том, что там по другую сторону линии фронта сидят люди, обычные, настоящие, живые, всерьез считающие себя хозяевами на твоей земле - порождала у других ненависть. Он видел во враге скорее соперника, которого нужно перетерпеть - как иногда нужно пересидеть рыбу, то есть просидеть не просто долго, а долго и еще немного.
И все же после гибели дяди Вани он всерьез задумался о смерти. Но и здесь его мысль пошла совершенно неожиданным путем. Он вдруг подумал, что умереть - это не страшно. Страшна только мысль о смерти, своей или кого-то близкого. Смерть сама по себе - это просто некий порог, через который перешагивает человек. Рассыпется ли он за этим порогом или же просто поменяет форму - в этом вопросе вся суть. Ни в коем случае не рассыпется, решил он, и так крепко задумался об этом, что даже почувствовал огромное желание доказать верность своей мысли на личным опытом. Правда, после он, что называется, спохватился. Ведь речь шла о смерти.
Теперь он думал иначе. Была надежда, что его брат и мать живы, но что если они мертвы? Он ничего не мог с собой поделать, ему часто представлялась картина последних минут жизни его матери и брата. Он видел их лица такими как в день его отъезда, на него смотрели родные глаза, еще не знающие войны, просто любящие, любопытные, ждущие. И тут звучала автоматная очередь.
Ему приснился довольно странный сон. Его вели по темному широкому корридору. Он шел без сапог в одних только портянках. Вот, наконец, он оказался внутри большого светлого помещения. Посередине стоял стол. За ним сидело два офицера.
Они стали его рассматривать. В их глазах он читал смешанное чувство и любопытство и упрек.
— Сержант Нестеров — начал один – мы давно наблюдали за вами и решили, что вы равнодушно относитесь к врагу.
Эти слова прозвучали как приговор.
"Неужели – подумал он – мало того, что я делаю, усердием я не отличаюсь от других"
— Удивлены? — офицер, казалось, читал его мысли — а вот вам вопрос: скольких немцев вы убили?
"Я же не считал! — сокрушенно подумал Антон и потупил голову"
— А мы считали! 19! И это немало.
Оба офицера взглянули на него одобрительно.
"И в самом деле – подумал Антон – что такого, что не считал, война — не арифметика"
Тут он решился заговорить.
— Я боец красной армии и отношусь к немцам со всей нена...
— Вы не ученик на уроке! — перебил его другой офицер - нам не нужен правильный ответ. Вот и письмо от вашей матери к нам пришло.
— Уверен, он читать не умеет — вклинился первый офицер.
— Ну это несложно проверить. Читайте!
Ему протянули конверт, он вытащил оттуда вдвое сложенный лист и обнаружил, что он пустой.
— Читайте! — потребовал первый офицер
— Скажет, что лист пустой - с насмешкой произнес второй.
И Антон начал напряженно всматриваться.
— Вижу, вижу слова! - вскричал он...
На следующий день ему и в самом деле дали сержанта. Взяли в плен немецкого офицера.
Допрашивали тут же в роте, были перебои со связью и невозможно было получить директиву из штаба..
Немец держался с большим достоинством. На его лице читалось презрение и вызов. На вопросы не отвечал. Только иногда поправлял переводчика, когда тот из-за отсутствия должного образования неправильно произносил некоторые слова.
— Да он издевается над нами! — зашумели солдаты.
Немец молчал. Он и без переводчика понял их. Его кто-то даже порывался ударить, а он улыбнулся, казалось, именно этого он и добивался.
— Повторяй вопросы до бесконечности — сердито произнес старший лейтенант, обращаясь к немцу.
— И слова почаще коверкай — добавил кто-то.
Лицо офицера показалось Антону знакомым. Где он мог его видеть? Он пристально взглянул на немца, тот поднял взгляд на него. И невероятная догадка осенила Антона.
Да это же сазан! Ему всегда казалось, что сазаны пристально смотрят в него, перед тем, как он их вытаскивает.
Давненько он не ловил сазанов. А тут бери подсак и в лодку! И сами собой нашлись правильные слова.
— Слушай, Сева, — начал он — скажи ты ему просто от души, что Берлин мы возьмем, рейхстаг разрушим, Гитлера в зоопарке будем показывать и еще чего-нибудь добавь.
Сева взглянул на старшего лейтенанта, тот одобрительно кивнул.
И оказался сазан не в лодке, а на сковородке!
Немец вдруг вскипел. Он вдруг начал ругаться мешая в своей речи немецкие и русские слова. И теперь уже вся рота ответила ему хохотом.
И немец весь как будто обмяк. Он, по-прежнему, упрямо молчал, но теперь уже без всякого достоинства. Потом, наконец, приехал человек из штаба и забрал его.
Потом было успешное наступление, и вдруг он потерял сознание и очутился в плену.
Его начинают допрашивать.
Он помнил неудачный опыт немецкого офицера и решил вести себя как можно скромнее.
К нему подошел человек в черной форме и по-русски язвительно спросил:
— Ну что, помогла тебе советская власть?
Он молчал.
— Наверное, хорошо живете?
Он молчал.
— Машины, виллы, женщины, а? — подмигивал предатель.
«Несерьезный враг» — подумал Антон. Он даже хотел простодушно сказать «да, деревенский я», но вовремя обратил внимание на портрет Гитлера висящий на стене. И дерзкая мысль мелькнула в его голове. Он мысленно уже высказал ее и даже мысленно получил от нее по лицу и стал обдумывать, а не сказать ли в самом деле: — «Это кто? Друг?»…
Сложный мыслительный процесс не ускользнул от предателя. Но вот пришел немецкий офицер и его начали допрашивать. Предатель был переводчиком и грубой силой.
Он избивал Антона, казалось, от всей души.
«Хорошо, что не пошутил, — думал тот, когда в ту же ночь понял, что ему удалось бежать — иначе совсем бы сил лишил»
Этот плен был не просто кошмарным сном и отнял он гораздо больше, чем одну ночь…
Война закончилась для него в Берлине. Он понимал, что находится в цивилизованном городе. Он смотрел на испуганные лица немцев и недоумевал, как их нация могла породить такое чудовищное зло как фашизм. Уже даже что-то начинал ему объяснять «мысленный» дядя Ваня, но он не слушал. Он не слышал ничего кроме музыки, точнее едва слышного гула, которым было заполнено все пространство вокруг на тысячи километров. Ведь он шел изнутри.
Радость от победы кончилась, когда он, только попав на территорию родного государства, сразу же был взят под арест.
Его допрашивали, снова били, называли преступником:
— Что ты делал в плену у немцев? Что ты им сказал? Имел ли ты с ними связь до плена?
Он отвечал на это своим вопросом:
— А точно Сосновского нет?
Перед отправкой в лагерь на последнем допросе ему ответили:
— Точно.
Он получил 10 лет лагерей, вернулся после амнистии. От его села остались развалины. И среди них он быстро нашел свой дом. Подходя к нему, он чувствовал, что с каждым шагом ему становится тяжелее идти. Он всею душой, всеми мыслями был не здесь, не в этом времени, он хотел вернуться в тот же день, в который уходил и сказать: «Да нет, никакой войны, мама, нет никакой войны, брат, это была только учебная тревога».
Он упал на колени...
Впрочем, и здесь сильные эмоции не получили у него развития. Он быстро обдумал свое положение. Жить в Сосновском невозможно. Но можно жить на другой стороне реки, в Заболотье. Там он может продолжить свое любимое занятие. Причем рыбы теперь должно быть больше.
Он словно бы разыгрывал партию с судьбой. Та ему уже сделала не один шах, перешла с ним эндшпиль. А он только заканчивал с ней дебют...
И вдруг он услышал знакомый голос.
— Антон!
Он обернулся и увидел младшего брата. Тот обнял точно также как перед войной, только теперь уже с силой взрослого здорового человека. Брату хотелось о многом ему рассказать.
— Как только узнал, что кто-то идет в Сосновское, сразу помчался сюда. Теперь я живу в Заболотье. Я думал, что ты умер, ведь ты не вернулся, когда все пришли. А теперь-то мы здесь заживем. Нас немало наберется. Ты же не знаешь, что из наших никто не вернулся. А ты вернулся Многих немцы перестреляли, другие с войны не пришли, но мы бежали. А мать в общей могиле…
Брат говорил бессвязно а он будто и не слушал — смотрел в сторону. Казалось, должно было размягчиться его сердце, с глаз должна была сойти пелена, и он должен был увидеть мир таким какой он есть, во всех его ярких проявлениях, горестях и радостях. Казалось кому? Брату? А может быть автору? Читателю? Нет, ему самому и казалось. Он даже удивился.
— Будем спать здесь, брат, как раньше. Не беда, что крыши нет. Сделаем. — наконец, произнес он и улыбнулся.
