моя нечеловеческая страсть

животное моё долготерпенье

куда бы от тебя ни подалась

произрастёшь стигматами на теле

пространства, времени и прочей чепухи

что нас с тобой извечно разделяет

вот этот бук, вон тот анектохил,

тенистая мольба араукарий

не правда ли, всё это рук твоих

и снов твоих израненная близость

как краем мысли уловимый стих

как краем смерти скошенные жизни

мы невозможны, мы невосполни-

мы похоть платонической эпохи

мы то, что так предутренне болит ‒

обломки кости, срощенные плохо.

сереет волк, отдав себя степям*

и это тоже, видно, твой глашатай

о как же я любила бы тебя

когда бы не была так виновата

сойдёт с небес, пойдёт меня ласкать

на строфы по-предательски нарежет

звериная, беззубая тоска

тупая, неизбывная надежда

 

 

*«Он еще жив, он где-нибудь ходит усталыми своими ногами по лестницам чужих домов, разглядывает где-нибудь сверкающие паркеты и ухоженные араукарии, просиживает дни в библиотеках, а ночи в кабаках или валяется на диване, который взял напрокат, слышит, как живут за окнами люди и мир, знает, что он отрезан от них, но не накладывает на себя руки, ибо остаток веры твердит ему, что он должен испить душою до дна эту боль, эту страшную боль, и что умереть он должен от этой боли».

Герман Гессе, Степной волк