Среди кошмара дум и дрём

Проходит Полночь по вагонам…

 

Иннокентий Аненский.

 

Карима разбудил шум поезда. Поначалу удивился, почему всё дребезжит и ходит ходуном, но вспомнил, что они – он и дядя Рауф – едут в поезде, что теперь надо снова заснуть, а утром всё встанет на места.

Вообще-то Карим любит поезда. Но – днём, когда светло, можно смотреть в окно, вокруг люди. А сейчас темно и никого. То есть люди есть, но спят. Когда они жили с мамой и он просыпался среди ночи, он её будил, чтобы не видеть её неподвижной, с закрытыми глазами, и если долго не просыпалась, ему хотелось плакать, казалось, что она или дразнит, или случилось что-то страшное. Мама просыпалась, сердилась, потом смеялась, гладила его по голове, и он засыпал. Теперь мамы нет.

Карим покосился на соседнюю полку. Там, закинув подбородок, храпел дяденька-инвалид. Вечером громко пел, говорил плохие слова. Когда тётенька-проводница принесла чай, он выплеснул его в окно, в стакан налил из зелёной бутылки, выпил всё сам и стал вести себя еще хуже: ругался, пустую бутылку выбросил в окно. Пришла проводница, он и на неё стал кричать, а она ему говорит: «Я вас с поезда ссажу!» Кариму стало его жалко. Если его ссадят, он, пожалуй, убьётся или сломает другую ногу. Карим сказал: «Не ссаживайте. Просто выгоните в другую комнату». Инвалид закричал на него: «Ты еще, сопля!» Дядя Рауф стал тоже кричать, сказал плохое слово. Тут поднялся с верхней полки еще один человек в красной майке. Он свесил с полки ноги и пнул инвалида пяткой в плечо. «Сиди тихо. Надоел!» Инвалид ойкнул и заплакал. Проводница взяла Карима за плечи и вывела в коридор. «Пойдём, малыш, – сказала она, – посиди у меня. Злости-то сколько у людей!» Проводница была румяная и толстая, как кукла-неваляшка.

Она привела его в тесную комнатку, угостила пряником, сунула книжку, сказала: «Посиди, пусть успокоятся» — и ушла. Пряник был жёсткий, книжка неинтересная. Карим перелистал её, пробовал читать, но ничего не понял.

Карим посидел еще немного, выбрался в коридор и стал с удивлением рассматривать двери, не зная, в какую войти. Мимо проходили люди. Карим ждал, что кто-нибудь из них спросит: «Мальчик, ты откуда?» Но никто не спрашивал. Тогда он толкнул первую попавшуюся дверь.

В купе было двое – военный, сидевший за столиком, обхватив руками голову, и женщина. Она спала, прикрыв лицо рукой.

– Давай, пацан, заходи, – сказал военный.

Карим вошёл и сел напротив.

– Бери шоколадку. Любишь шоколад?

– Люблю, – кивнул Карим. – Только она надкушенная..

– Поправимое дело, – военный взял ножичек и срезал надкушенный угол. – Порядок?

– Порядок, – кивнул Карим и сунул шоколадку в рот. – Вы, дяденька, военный? – спросил он, дожёвывая.

– Военный.

Карим любил военных. Когда его спрашивали, где его папа, он отвечал: папа военный и находится на войне.

– А вы воевали на войне?

– Воевал, – ответил военный тускло и отрывисто.

– С фашистами?

– Нет… Не с фашистами.

– А с кем? – удивился Карим.

Военный рассмеялся, хотел потрепать его по голове, но отвёл руку.

– Дядь, – воодушевившись, спросил Карим, – а мальчиков на войну берут?

– Случается, что и берут, – усмехнулся военный.

– А они хорошо стреляют? – повеселел Карим.

– Случается, хорошо, – ответил военный, глаза его потемнели.

– Вот. А мама говорила…

– Мама-то твоя где? Искать не будет?

– Мамы нет, – нахмурился Карим. – Мама умерла.

– Вот так, – военный вздохнул и покачал головой.

Дверь открылась, вошла проводница.

– Вот ты где! Я ведь сказала – не ходи никуда. Перепугал.

Она схватила его за руку и потащила к выходу.

– До свидания, – вежливо сказал Карим военному, но тот не слышал. Он сидел, приглаживая руками волосы, и что-то бормотал.

***

Карим снова попробовал уснуть – зажмурил глаза и попытался представить птиц в небе и пересчитать. Так учила мама, это называлось «считать сплюшек». Однако перед глазами метались те же блики. Карим, вздохнув, открыл глаза. Покосился на соседей по купе. Инвалид лежал все так же. Зато полка над ним была пуста. Куда подевался человек в красной майке? Сошёл ночью? А дядя Рауф? Карим приподнялся на цыпочках и заглянул на верхнюю полку. Дядя Рауф тоже не спал. Увидев Карима, подмигнул и погладил его по голове.

– Не спишь? – спросил он, будто и так неясно, что он не спит.

– Не сплю. А дядька в красной майке где?

– Сошёл.

– Он ничего не украл?

– Украл? Почему?

– Ну… он какой-то злой.

– Злой? Да. Но ничего не украл. Спи спокойно.

Карим лёг, и тотчас тёмные ночные птицы заполнили небо, простёрли крылья. Карим давно мечтал отпечатать в памяти ускользающий миг засыпания. Никогда не удавалось, а тут почти удалось. Он так ясно ощутил его, что распахнул глаза – нужно было кому-нибудь об этом рассказать.

Дядя Рауф, который, оказывается, успел встать и слезть с полки, на цыпочках крался к двери.

– Ты куда? –встревожился Карим.

Дядя Рауф вздрогнул и посмотрел на него смущённо.

– Тише. Покурить схожу. Спи.

– А кури здесь, – сказал Карим.

– Здесь нельзя. Пойду в тамбур.

– Я с тобой пойду, – упрямо сказал Карим.

– Валяй. Только накинь что-нибудь, там холодно.

Карим влез в фуфайку и, шаркая незастегнутыми сандаликами, вышел в тамбур. Хотя, если откровенно, он просто заподозрил, что дядя Рауф собрался сбежать, как дядя в красной майке. Теперь-то ему стыдно – дядя Рауф добрый, он никогда не бросит его одного в поезде.

На повороте вагон повело в сторону, Карима прижало к стене. В дверном окне он увидел огни неизвестного посёлка, машины у шлагбаума, гипсового Ленина в кепке и поднятой рукой, будто он хотел поезд остановить.

– Ты помнишь Казань? – спросил дядя Рауф, закуривая.

Карим кивнул. Большой город. Помнит дом на улице с весёлым названием «Хороводная», комнату, в которой они жили втроём – мама, Карим, дядя Рауф. Он тогда был другой, весёлый, шумный.

– Жалко, ты маму не любил, – помолчав, сказал Карим.

– Почему не любил? – глухо сказал дядя Рауф. – Кто сказал?

– Тётя Агата. Она сказала, что у тебя семья. А ты мои письма получал? Я три письма написал.

– Не получал, – помрачнел дядя Рауф.

– Это, наверное, оттого, что я карандашом их писал.

– А мама слышала, что тётя Агата сказала? – спросил дядя Рауф.

– Слышала. Говорит: Денисова, не лезь не в своё дело. Правильно сказала?

– Правильно.

– И я тоже думаю, правильно, – воодушевился Карим. – Подумаешь, семья. Мы ведь тоже семья. А мы где будем в Казани жить. На Хороводной?

Он кивнул, а Карим вдруг понял, почему: именно туда и только туда, на Хороводную, может когда-нибудь вернуться мама. Когда-нибудь…

– Звонарев!!! – послышался вдруг со стороны коридора чей-то голос. – Звонарь, ты меня слышишь?

Голос был знакомый, но вспомнить Карим не успел, дверь отворилась, и заглянула проводница.

– Вы не спите, – сказала она с удивлением. – Застудите мальчишку. Это сынок ваш?

– Сын, – коротко ответил дядя Рауф.

Карим приосанился, встал рядом, доброжелательно глядя на проводницу.

– Звонарев! – вновь послышался голос. – Почему не отвечаешь?

– Это военный кричит, сыночка вашего знакомый, – засмеялась проводница. –Меня Зинаидой зовут. Скучно да? Вы бы положили мальчишку спать…

– Я не хочу спать, – ответил Карим, глянув исподлобья.

– Ух какой, – смущённо засмеялась проводница, – с характером. Слушайте, а может, вы выпить хотите?

Дядя Рауф мотнул головой.

– Вы не подумайте, – проводница покраснела, – все равно, думаю, не спите.

Дядя Рауф кивнул, взял Карима за плечи и вывел из тамбура в коридор. Карим не оборачивался, но знал, что проводница смотрит вслед растерянными кукольными глазами.

– Звонарев! – стонал где-то за стенкой военный.– Почему не отвечаешь?! К речке не пускай их, к речке! Всех накроет нахх!..

***

Карим лёг, согрелся и вновь не успел заметить, как ласковые ночные птицы уложили его с колышущихся крыл на облако и унесли в полутёмный мир.

А Рауф ворочался на вибрирующей полке, курил украдкой в окно. Он вернул то, что казалось ему невозвратимым. Твёрдо знал лишь одно: с этого мгновения не будет в его жизни ничего дороже, чем это чужое дитя, улыбающееся во сне.