– Скорее, скорее!

– Да, мать твою…

– Генка, убери это… Какого ты растележился?

Сеньке стало смешно. Вопреки боли, вопреки всему происходящему, на краешке уплывающего сознания возник лохматый неповоротливый мужик в расшитой петухами белой рубахе по имени Генка. Генка сидел в телеге и разводил руками: мол, простите меня, чего-то я растележился…

Сеньке захотелось сказать: «Ничего, Гена, я подожду». Ему даже показалось, что он раскрыл рот, чтобы произнести это вслух, но боль рванула Сеньку, и сопротивляться ей не было уже никакой возможности.

«Неужели это всё?» – успел подумать он.

 

Сенькино тело на носилках напряглось и обмякло.

 

Немолодой усталый врач взревел на водителя уж совершеннейшим матом.

– Пробка, Алексей Лексеич, ну что я могу… – бубнил в ответ водитель, до белых костяшек пальцев сжимая рулевое колесо.

Молоденькая девушка, почти девочка забилась в угол машины Скорой помощи и испуганно таращилась на врача и его помощника, но больше – на бледное, почти совсем белое, Сенькино лицо. Она не замечала, как слёзы всё текли и текли, не вытирала их, не шмыгала носом – только неотрывно смотрела на тело парня, из которого почти видимо, почти осязаемо уходила жизнь, и на мужчин, которые хотели эту жизнь задержать.

 

Лика познакомилась с Семёном давным-давно, тысячу лет назад – в первом классе. Первого сентября Сенька, очень важный и очень смешной в своём строгом костюмчике, с чёрной бабочкой, по-хозяйски оглядел просторный класс и, не обращая внимания на говорившую чрезвычайно важные слова учительницу, пошёл к Лике. Отчего выделил её среди всех одноклассниц, он ей никогда не рассказывал – просто подошёл, взял за дрожащую от первоклашечьего волнения ладошку, подвёл ко второй парте у окна и во весь голос заявил:

– Мы будем сидеть здесь!

Нина Васильевна рассмеялась и покачала головой:

– Сеня, а ты девочку спросил? Может быть, она не хочет…

Сенька нахмурил тёмные, будто углём нарисованные, брови, посмотрел на молчаливую, очень серьёзную Лику и ответил учительнице:

– Вот познакомимся, и спрошу!

Несмотря на его командирские замашки, Сенька Лике ужасно понравился. Он был смелый, умный, решительный, никого не боялся и никогда, никому не давал Лику в обиду. Её лучший друг.

 

Лика всхлипнула. Звук показался ей таким громким, что она глупо, по-детски испугалась, что сможет помешать врачам или вообще… помешать. Девушка закрыла себе рот ладошкой. У её кожи был странный вкус, вкус железа, он сразу обволок язык. Не сразу Лика с ужасом поняла, что это вкус крови. Она подавила вскрик: руки её, одежда – всё было в Сенькиной крови.

Лика стиснула зубы. «Молчи, дура! С ним всё будет хорошо. С ним всё должно быть хорошо. Это же Сенька!»

Да, это был её Сенька. Сенька, который, мгновенно оценив ситуацию, оттолкнул Лику в сторону от капота влетающего в автобусную остановку джипа. Сенька, который невероятным, не существующим в природе способом за миг до страшного удара выхватил из лёгкой прогулочной колясочки смешного малыша в ярко-синей шапочке и отбросил его на клумбу. Лике почему-то лучше всего запомнилась маленькая бейсболка, свалившаяся с головки мальчика. Синее пятно среди оранжевых бархатцев.

Лика не помнила, как кинулась к упавшему Сеньке, как из всех сил зажимала рану на его бедре. А кровь всё лилась и лилась, просачивалась сквозь её пальцы. Рядом кричали люди, выла сирена, плакал ребёнок. Лика не обращала на это внимание. Только яркий синий среди яркого оранжевого. Только бы Сенька жил. Только бы не истёк кровью.

Врач очень быстро прибывшей на место происшествия Скорой помощи разжимал занемевшие пальцы Лики и приговаривал:

– Всё правильно сделала, девочка… Отпускай его теперь, отпускай… – а сам переглядывался с санитаром, в глазах которого стыл ужас и совсем не было иронии.

Лика всё не хотела отпускать руки. Ей казалось, что только они удерживают Сеньку, заслоняют его от смерти, как всегда заслонял Лику от всего плохого он сам.

 

Ей разрешили сесть в Скорую. Наверное, врач просто понял, что по-другому нельзя. Не получится по-другому.

 

Лика всё смотрела и слушала, слушала и смотрела, как врач Алексей Алексеевич некрасиво ругался и бормотал что-то себе под нос, кричал на водителя, а второй медик молча нажимал на какие-то рычажки и кнопки. Ликины губы беззвучно шевелились. Сначала она произносила молитву, услышанную от прабабушки. Слова молитвы сами собой возникали в её памяти, но облегчения не приносили. Сенькино лицо стало ещё белее, и Лика уже просто твердила: «Только живи. Только живи. Толькоживи, толькоживитолькоживитолькоживи…» Время тянулось бесконечно, хотя Лика не смогла бы сказать – прошли минуты или часы. Девушке казалось, что если она на секунду прервёт свою скороговорку, а Скорая ещё чуть-чуть промедлит, произойдёт то самое. То, чему она отказывалась давать название.

Лика отдала бы сейчас всё, что у неё есть, всё, что будет, и жизнь бы тоже отдала только для того, чтобы самый лучший парень на свете смог повторить ей ужасные слова. Слова, от которых за пять минут до появления джипа, до взлетающей синей малышовой бейсболки, у неё чуть не остановилось глупое сердце:

– Карась, прикинь, я влюбился!

Сейчас Лике было наплевать, что Сенька говорил о любви не к ней. Что для Сеньки Лика – всего лишь «верный Карась». Лишь бы он мог когда-нибудь их повторить, эти слова. Кому угодно. Лишь бы мог.

 

«Толькоживитолькоживитолькоживитолькоживитолькоживитолькоживи!»