… Трибуны взревели.

Тяжело дыша, он сбросил шлем, рванул ворот, ощущая взмокшим лбом и грудью сухое прикосновение ветра.

Он на стоял на арене один. Один живой. Он был свободен. Это был его последний бой. Завтра Лентул даст ему свободу, а он слово держит.

Их было восьмеро на арене. Четыре на четыре. С ним двое фракийцев и галл.

С их стороны трое германцев и самнит.

Семеро лежат на песке, скорченные.

У одного шевелятся пальцы. Ранен в живот. Как же тяжело ему сейчас.

Эти семеро дали ему свободу. Да!

Как он рвался к ней. Как он ею бредил, еженощно, исступлённо. Счастлив ли он сейчас?

«Славься сенат и народ римский!» — должен крикнуть он сейчас, навеки избавленный от неволи, от унижений. Хрипло взреветь, поправ убитых, запрокинув кадык и воздев ржавый от крови меч.

«Сволочи!!! — исступлённо орало его нутро. — Все. Все до одного».

Он оглядел беснующиеся трибуны, словно стараясь запомнить каждого в лицо.

«Вот что я хочу вам сказать, Сенат и народ римский.

Я пришёл сюда объяснить вам, помимо прочего, что не все так просто, как вам кажется. Вы заставили меня сегодня убить тех, с которыми и делил хлеб и полбяную похлёбку. Убить товарищей.

Вы заставили меня возненавидеть себя до дрожи

Вы, выкормыши родовитых шлюх и сутенёров, считаете, что это правильно. Не так ли?

Так вот, Сенат и народ римский, вы в заблуждении. ЭТО — НЕПРАВИЛЬНО!

Это говорю вам я, фракийский воин Спартакус!

Меня более не манят, не туманят рассудок нежно-зелёные луга дельты Дуная, густой дух овечьих стад, спустившихся с предгорий.

Сейчас и впредь мысли мои о другом.

Вам придётся ответить за все, Сенат и народ римский. За все.

Но вот за этих семерых я вам выставляю отдельный счёт.

А знаете что?

Я заставлю вас, достойные патриции, в полном своём вооружении драться друг против друга.

И когда из вас один уцелеет, я подойду к нему и скажу: «Радуйся, сука, теперь ты свободен. Ступай и живи».

Он выкрикивал это, исступлённо потрясая руками, обагрёнными кровью товарищей.

Он выкрикивал это, обращаясь к трибуне, где восседал жидковолосый и жидкотелый властитель Рима Луций Сулла, понимая, что ни он, никто на трибунах его не слышит.

Да и не выкрикивал он этого вовсе. Так вопил его кипящий мозг. А сам он просто повторял одно и то же слово…

«Славься Сенат и народ римский!!!» — вопили трибуны.

«Сволочи!»

«Славься…»

«Сволочи!

Сволочи!

Сволочи!»