В нашей семье никогда не ябедничают. Причина? Гены. Бабулины. А дело было вот как.

Бабуля рассказывала.

В деревне, доча, все на виду! Сколь ни притворяйся хорошей, аль плохой, люди сами про тебя судить станут. Людям-то, виднее.

Про мамку твою расскажу. Слухай.

Стою на кухне, тесто бью. Поднялось пушистое, воздушное. Дрожжи хороши тады к сельмаг завезли. Свежие!

С улицы слышу голоса – ребята соседские. С ними – и мамка твоя! Помню, пять годков ей в ту пору было. Ох и шустрая! Задиристая, хулиганистая, палец в рот не клади – откусит!

С утра гусей на речку проводила, курей накормила, в доме подмяла и на улицу убёгла. Пусть играется, девонька моя.

Вдруг слышу рёв ейный. Что такое? Бежит, орёт, ближе, ближе, вот уже в сенях стоит, топчется. В избу не заходит. По чистому полу с улицы, чай, нельзя! Я виду не подаю. Стою, как стояла. Она ещё громче давай орать!

– Мамка, там Гришка дерётся!

Ну, думаю, мать я али не мать? Надо вмешиваться.

– Пойдём, – говорю, – разберёмся.

Она слёзы вытерла, семенит со мной рядышком, приговаривает, мол, Гришка, дурак такой-сякой, обидел её, таку маленьку.

Я для пущей страсти по пути хворостину прихватила.

Мамка-то твоя ажно встрепенулась вся, довольная – плохо Гришке сейчас придётся! А я вид суровый нацепила, брови нахмурила, рукава засучены по самый локоть... Сама страхота!

Подходим. Ребята притихли. Стоять, смотрят.

– Где, – говорю, – обидчик твой? – и голос грозный состроила.

– Вона он стоит! – и мамка твоя пальцем на Гришку кажет.

Гришка-то парень хороший, из семьи работящей, родню всю его знаю. Не может он просто так обидеть. Сама поди виновата, озорница моя.

Подхожу тяжёлым шагом я ко Гришке-то. Брови ещё пуще сдвинула. Он, бедолага, замер весь. Хворостина у меня в руках, ох, добротная. Протягиваю ему хворостину и говорю:

– Накось, отогрей её энтой хворостиной хорошенько! Чтоб она больше не бегала ко мне, да не ябедила!

Краем глаза смотрю на мамку твою. Она рот открыла, глаза вытаращила. Вовсе не такова исхода ждала.

Гришка тоже одурел от эдакого моего поступка.

А я вручила ему хворостину, развернулась и домой пошла.

Тихо за спиной было. Дюже тихо. Инда мухи умолкли.

Иду, улыбаюсь, и думаю, ежели девонька моя умная, на ус намотает быстро, как себя впредь вести. А не поняла, чего уж теперь, значит, будет ей и дальше доставаться.

Жизнь научит. Ох, научит.

После того случаю боле ни разу не прибегала она ко мне. Сама решала, что да как. Вот так-то, доча.

А я гляжу, ты вся в мамку пошла.

Наша порода.