Октябрята не верят вангам, забобоны им нипочём.

Кате даже смешно, что ангел увивается за плечом.

Вот на звёздочке пятикрылой точно маленький ангелок —

сказку выдумал, сделал былью. Он всегда на груди — значок.

 

Зеркала — чтоб играть в кривляки; знать, что с мамой одно лицо,

если ныть, во весь рот не плакать, то не видно, что нет резцов…

Не повесить их «вверх тормашки». Можно — вдребезги, бацнув чуть.

Отражают одни лишь маски. Став осколками, лезут внутрь.

 

Мама Кате читает сказку: как-то Оля, она ж Яло́...

Вдруг луна будто в страшной маске из зеркал подмигнула зло.

Поздно. Значит, придёт «набравшись». Десять ровно. Отца всё нет.

Вряд ли будут про клён опавший всем семейством сегодня петь.

 

Полночь. В двери ввалился демон. С кулаками. Разбил трельяж...

Раны — йодом. Что с сердцем делать? Время смоет ли «татуаж»?

Дети быстро так не взрослеют — в зазеркалье иной отсчёт.

Кате жутко в своей постели, оказалось — бывает чёрт,

он сидит у отца за стенкой, Кате слышно: нечистый, брысь!

И дрожат у неё коленки, — па! — но где там, он снова вдрызг.

Значит, вскоре придёт и Чёрный, с чёрной тростью нечеловек,

с каждым разом он всё проворней. Вот он — в Катиной голове.

 

Катя падает на колени, нет... возносится к Небесам,

— пусть нас ангел хранит, не Ленин. Пусть отец не вернётся к нам… —

Он вернулся, и страх до дрожи, только... плачет, ногами твёрд.

Значит, Бог существует всё же, папа даже принёс ей торт!

 

Пел, а слёзы — из сердца словно, поКаяние плавит льды,

Катя вторила через слово, мол, пройдёт всё, как с яблонь дым.

Вот сказал бы, что болен очень, разве был бы важней Артек...

«Я́так» слышит порою, — доча, я — тот самый нечеловек.