Четырнадцать
«Господи, прости её, грешную!» –
причитала бабушка.
Дед курил.
Батя просто орал, доставая мать из петли.
Мы сидели на кухне – ждали скорую и ментов.
Было некогда плакать, когда её увезли:
надо было следить,
чтоб бабушка не упала в обморок,
у деда не прихватило сердце,
а батя не напился раньше времени…
Да, было то ещё время…
Декабрь – про'клятый месяц:
скандалы-похороны-поминки.
А где-то на фоне ёлка и школьный театральный кружок.
Там научили играть,
что тебе не больно:
ты взрослая, смелая.
«Всё будет хорошо!» –
повторяла себе,
как мантру, молитву, заклятие, заговор.
А декабрь сыпал снегом,
морозный, промозглый вор –
он забрал крохи детства.
Не рыдала у гроба –
пекла блины, мыла горы посуды, холодный пол...
шла корову доить и учить стихи на литру’.
а потом под готику и метал засыпала, чтоб видеть её.
Коллектив расстроился, когда под Новый год
предки не отпустили участвовать в школьном спектакле –
в ведущей роли.
Но кивали, сочувствуя:
«У неё ж мамка померла: не этично, что ли», –
а мне так мечталось задремать без снов,
чтоб не грезилась мать, веселая и живая:
дескать, здесь я устала, а там хорошо – отдыхаю
в квартирке два на' два, а вы – как хотите тут.
И я выходила ночью во двор:
смотрела на небо, считала звёзды,
мечтала украдкой вырваться из дыры под названием «жизнь».
Но звёзды были такие яркие...
с надеждой шептали:
«Держись!
Она больше тебе не приснится».
И мама не снится.
Уже четырнадцать декабрей.
