«Мой Санчо,» - обратился он, - «чой ты не в пончо? Чой на ранчо? Так спозаранчо?»

 

Сам обратился и сам говорит: -

 

«Хранить тебя буду, аки Будда.

Отсюда и дотуда.

Дабы не оставался ты один.

Дабы всегда у тебя был друг и господин.

И верный Бацзе, и свинья на блюде.

Это всегда помогает выходить в люди

и ходить по миру.

С умом и сумой,

по рельсам и шпалам.

 

Если не ты, так кто другой?

 

Ой, только не надо! Чеком. Давай налом.

 

Господа!

Не надо выкатывать глаза мандаринами.

Прятать нунчаки за спинами,

крутить шуры-муры,

вертеть фиги,

включать дуры.

Наш паровоз сейчас тронется, зашипит, как самовар, затрубит слоном, выплюнет пар и

упадёт со стены в обморок

спящий китаец.

 

Ведь даже Дюк, что Ришелье,

знает цену тысячелетних яиц.

Перед ними падали ниц

сцены, росли цены и

вены вздымались

на жезле

Императора Поднебесной.

 

Да, что это я, всё о себе, да о себе?

Вам, небось, не интересно...»

 

***

 

Он декламировал и кричал, я записывал.

В купе ломился амбал, йожик насвистывал

дырочкой в правом боку.

Важные люди крутили пальцами в голову,

вздыхали и мдякали.

Но он был в рождественском отпуску,

мы ехали по КВЖД,

колёса рельсами стукали,

жабы монетами звякали.