– Бедовая ты девица, Лизка! За что мне привалило доглядывать за тобой? Стара я, поди, вытягивать неслуха из передряг: то заблудится, то царапанная вернётся, то потеряет что-то, то стащит чего. – ворчала бабка Лида.

Два года как она опекала осиротевшую дочку своей племянницы.

 

Много слухов прокатилось по болтливым языкам односельчан о причинах смерти несчастных, но самым правдоподобным считалось, что загрызли их волки в местном бору.

 

Другая бы страху набралась и место расправы сторонкой обходила, а Лизку туда будто тянуло неведомой силой. Бабу Лиду терзали подозрения.

«Вот куда эта чертовка бегает? Что манит её в это проклятое место? Сгинет однажды беспутная» – недоумевая, терялась в догадках женщина.

«Знала бы правду, не пилила. Потерпи, баб Лид! Сегодня последний раз!» – мысленно откликалась девушка.

 

Кривая петляющая тропинка уводила Лизу вглубь леса к месту встречи с Бодайкой. Девушка назвала его так за привычку толкаться и злобную сущность.

 

Впервые она пришла на место смерти родителей сразу после похорон. Надеялась найти брошь, которая передавалась в семье по наследству и загадочным образом пропала.

Тогда она без проблем дошла до места. Брошь Лиза не нашла.

 

Вернуться оказалось сложнее. Тропика водила её по кругу, и девушка постоянно выходила на гибельное место.

От отчаяния, вспомнила, как бабка Лида учила: «Когда чёрт по лесу водит, спроси, что он хочет».

«Глупо, конечно, но вдруг»

– Эй, ты, косматый, что тебе надо от меня? Отпусти, нечисть! – крикнула испуганная и измотанная бесполезными поисками дороги девушка.

Шорох за спиной молниеносно вызвал оцепенение. В следующее мгновение неодолимая слабость подогнула ставшие ватными колени, и Лиза беспомощно опустилась на землю.

 

Она не могла точно понять, было ли у неё видение на фоне страха, разыгралось ли воображение, но в ответ услышала приглушённый мерзкий шёпот:

– Откуп за село носить будешшшь два года! Пропустишшшь день или скажешшшь кому, сгублю всех!

 

Бухмарный туман окутал сознание, в глазах замелькали назойливые мошки, протяжный звенящий гул путал мысли.

Было ощущение, что мурашки, покрывшие тело от ужаса, превратились в льдинки. Она могла поклясться, что слышала злобное дыхание и чувствовала пристальный взгляд.

 

Паническая атака, охватившая девушку, продиктовала немедленно бежать. Всё равно куда, лишь бы как можно дальше.

Лиза бездумно мчалась прочь и постоянно падала, будто кто-то толкал её в спину, подгоняя.

 

К вечеру измученная, в порванном платье, покрытая ссадинами и синяками, она вернулась домой. Девушка плакала всю ночь и не отвечала на расспросы бабы Лиды, которая не отходила от неё и постоянно причитала, обрабатывая раны:

– Лизочка, девочка моя, кто тебя обидел? Как же это, милая? Ты не молчи! У Дядьки Тимофея видела какие ручищи? Любому гаду шею за тебя свернёт. Больше я тебя в лес одну не пущу!

 

Но, к удивлению и досаде бабы Лиды, девушка стала каждый день уходить в лес. Не помогали ни уговоры, ни ругань.

И слежка не дала результаты. Опекунша каждый раз немыслимым образом теряла из виду Лизу и возвращалась домой ни с чем. Пробовала запирать дом, но девушка умудрялась выбраться. Хуже того, из дома стали пропадать вещи.

 

Два года девушка ежедневно в любую погоду добросовестно приносила подарки ненавистному Бодайке. Приходя на следующий день, Лиза не находила их. Временами ей казалось, что теряет рассудок или находится в коме, и происходящее лишь навязчивый сон.

 

«Сегодня закончится это безумие» – повторяла Лиза, сжимая мягкий свёрток с последним подарком.

– Бодайка, ты здесь? Я принесла тебе самое дорогое, что у меня есть. Больше ничего не осталось.

Лиза развернула сверток и взяла в руки плюшевого зайца.

– Папа купил его, когда мне было три года. Тебе этого не понять.

 

Она тяжело вздохнула, обняла игрушку в последний раз и положила на траву.

Лиза отвернулась. Будучи достаточно взрослой девушкой, она ещё верила, что её заяц всё понимает и не хотела показывать слёзы.

— Прощщщай! — ясно услышала она шёпот и, невольно вздрогнув, резко обернулась.

 

Её плюшевый любимец по-прежнему лежал на том же месте, а на его груди, переливаясь разноцветьем, красовалась мамина брошь.