Поехали в Гурзуф!
А знаешь что? Поехали в Гурзуф!
Скучаю я по уличной герани,
рапанам и провяленной тарани,
лагману и перчёному азу
от старого татарина Арзу
и смуглому вину от бабы Гани.
А помнишь сумасшедшую грозу –
пучками рассыпающихся молний,
тонувших в облаках, нырявших в волны,
и мелкую девчонку-егозу,
продавшую мне розовый тутовник
за целых две сверхрыночных цены –
узрела ведь коза: мы влюблены,
дурачимся, смеёмся по-ребячьи,
и не поймешь, трезвы или пьяны, –
не будем мы считать дотошно сдачу.
Мы жить здесь собирались. Не спеша
провяливать тарань, герань сажать,
лаванду, можжевельник, амаранты,
купаться, просыпаясь спозаранку,
детей, пока рожается, рожать.
И вот теперь Гурзуф в другой стране.
Но ведь и мы с тобою не из этой, ¬–
как ни крути, – из той, которой нет,
взошедшей на крови, сошедшей в Лету,
как мартовский шершаво-серый снег.
Доверчивой, разутой и раздетой,
Проросшей в космос, вызревшей в войне,
Коптившей небо семь десятков лет,
большой и чистой, хоть и не умытой,
проигранной, проспоренной, пропитой,
разобранной на гусли и трембиты,
на жилы, на копыта, на филе.
Вот вроде нет страны, а как же мы?
Мы есть и даже, кажется, счастливы,
хотя и жили рьяно, суетливо,
не брали в долг, а верили взаймы.
Мы выжимали сто из полуста,
мы знаем силу чистого листа,
мы нарастили связки а капелла,
но, если верить новым паспортам,
треть нашей жизни – точки и пробелы.
А знаешь что? Поехали в Гурзуф!
Вот прямо завтра – там найдем Арзу,
съедим лагмана или шаурмы,
пригубим бабы Ганиной наливки,
догонимся чернильным бастардо,
разложим всё по полкам: от и до,
и там поймем:
мы живы или…
Живы.
