на краешке чужого гнезда
сутула да пучеглаза, некрасива с лица,
и далась ему эта мужняя вовсе не дéвица? -
за спиной языки судачили.
- колдовством взяла, не иначе,
цыганка проклятая! - негодовала мать, -
голосистая бестия, тут уж ни дать, ни взять…
а он при виде неё становился робок и бел,
взор от лица отвести не умел.
той, что с виду ни сердцу и ни уму,
принадлежал, как собака хозяину своему.
и привязанность, словно опухоль,
увеличивалась, росла,
дня прожить не желал, где зазноба его не жила.
без неё внутри словно до пепла выжжено,
в Петербурге, в Париже ли…
стоило им разлучиться, пером выводил тот час:
"здесь, ma chere, так одиноко без Вас,
ветры лютуют, душа сама не своя,
ах, слушать бы нынче алябьевского “Соловья”…"
она к нему - то всей душою,
то холодна,
в омут любви не стремилась проваливаться
до дна.
всегда в толпе обожателей, светских щёголей
цену себе сознавала -
расчётлива!
…мерно тянулись птицы в тепло безупречным клином,
а он и на смертном одре всё бредил:
Полина, Полина…
