Отец мой был трубачом. И всё моё детство труба находилась рядом со мной, назойливо звучала дома, издавая фрагменты мелодий и трудясь над пассажами. По окончании репетиций (что всегда воспринималось в семье с облегчением) труба иногда подвергалась чистке. Это уже было поинтереснее. Вынимались кроны, клапаны, в ход шли специальные приспособления и средства смазки, полировки. Я же испытывал удовлетворение от того, что и мои детские руки были полезными в столь важном деле.

Серебряная немецкая труба укладывалась в черный футляр, с которым отец несколько раз в неделю уходил из дому, на репетицию коллектива народной песни и танца.

Вместе с трубой в доме у нас обитал ещё один персонаж и главный кумир отца — Луи Армстронг. О нем много говорили, откуда-то приходили истории из его жизни, и он постоянно звучал с тех немногих пластинок студии грамзаписи "Мелодия", которые можно было раздобыть в нашей стране. А когда отец побывал в Польше, он привез оттуда ещё две, правда одинаковых — это было сделано от избытка любви.

Труба Армстронга звучала сакрально, разговаривая с нами своим благородным тембром и неповторимым вибрато. Его трубу не перепутаешь и среди множества голосов. Армстронг играл, пел, иногда шалил, но особенно ценились верха, куда он забирался мастерски, приводя нас в восторг.

По специальности отец был учителем физкультуры. Однажды в школе он разговорился со своим учеником-старшеклассником, который занимался дисками. Было такое увлечение у части советских меломанов — купля, продажа, обмен нелегальных импортных пластинок, увлечение со своей негласной тусовкой.

"Неужели и Армстронга можно достать?" — загорелся отец. Ученик обещал спросить, узнать, то ли сильно желая угодить учителю, то ли хотелось продемонстрировать свои возможности и связи. Речь шла не о покупке, а о том, чтобы взять послушать на выходные. Стоимость такого диска нередко доходила до размера средней зарплаты.

Однажды отец вернулся с работы счастливым, в руках его был двойной альбом Армстронга из сказочного дальнего зарубежья. Старания ученика оказались успешными, и ему удалось договориться, хотя и с трудом, и под большую ответственность. На отца можно было положиться, в ответственности ему не откажешь.

И мы погрузились в прослушивание, рассматривая конверт двойного альбома и пытаясь осилить что-то из написанного на нем. На дисках была новая для нас музыка, особенно радовали вещи раннего периода, когда Армстронг больше играл, нежели пел.

"В поздние годы много играть, особенно на верхах, ему уже не позволяло здоровье" — объяснял отец.

Вечер с пластинками отец провел как шаман над ритуалом у старой радиолы "Ригонда" — музыкальной тумбы на высоких ножках. Уникальное событие сопровождалось возлиянием огненной воды. С каждой рюмкой восприятие таинства усиливалось, а важно было за эти пару дней взять всё, что только возможно от счастливого случая. И гений трубы без устали играл для нас и пел, наполняя своей неуемной энергией всё вокруг.

Менять и переворачивать эти драгоценные пластинки отец мне ещё не доверял, это делал он сам крайне бережно и аккуратно.

Был поздний час, я уже наслушался и вернулся в свою комнату. А когда вновь пришел к отцу, то моему взору предстала ужасная картина: раздавленный горем отец держал разбитую пластинку, он был сама безысходность и обреченность, и пробуждение от этого страшного сна не предусматривалось. Потом он объяснил, что пластинка выскочила из его рук, когда переворачивал её, и, судорожно пытаясь схватить налету своими сильными неуклюжими руками, отец ударил ею об угол радиолы. Это было хуже, чем если бы просто уронил пластинку на пол. От драгоценной заморской вещицы был отколот фрагмент величиной в полторы песни. Музыка больше не звучала, а отец ещё долго оставался в комнате наедине с горем, продолжая возлияния уже по другому поводу, иногда он что-то бубнил себе...

Трудно представить разговор отца со своим учеником, но знаю, что этот парень проявил себя невероятно благородно — отказался от всяческих денежных компенсаций и от пластинок, которые отец предлагал взамен. А после сообщил, что ему удалось успешно загладить досадную неприятность. Не знаю чего это стоило ему, видимо в их кругах были свои законы, интересы, услуги.

Всё это происходило на рубеже семидесятых и восьмидесятых. Мне было около десяти лет, а отцу немногим за сорок. Повзрослев я узнал, что отец не обучался трубе с детства. Он пошел в музыкальную школу на вечернее отделение лишь в тридцатилетнем возрасте, когда его очаровал и поманил за собой этот инструмент. Стало быть, то было время расцвета его увлечения.

Где и когда отец познакомился с Армстронгом, я тоже не знаю, но великому нью-орлеанскому артисту явно нравилось жить с нами и служить солнышком для далекой советской семьи.

Жаль, что папа уже тогда начал сильно выпивать...