Поссорилась со всеми. С мужем - с перспективой развода; с подругой - с утратой перспективы ныть под её кофеёк о предстоящем разводе; с детьми, потому что неча швырять на пол школьные формы и конструкторы "Лего"; с матерью - потому что неча защищать мужа, подругу, детей.

 

Схватила сумку, вылетела из квартиры, решив уйти, куда глаза глядят. Глаза отчего-то глядели в сторону продуктового супермаркета. Неромантично. Но в супермаркете можно разжиться шоколадкой "Риттер Спорт". Выйти на улицу, упасть на подсыхающую после дождя скамейку, изломать упаковку "Риттера" по предложенной пунктирной линии. Самое главное в шоколаде "Риттер Спорт" - излом его упаковки по пунктирной линии. Это действо успокаивает и вселяет уверенность в себе. 

 

Поёживаясь от сырости и антистрессовой бравады, сожрать шоколад. Цельные лесные орехи в его составе завершат терапию. Всё  станет понятно и хорошо. 

 

Минут через десять я обнаружила себя у стенда с детскими творожками. Я уже успела накидать в продуктовую телегу, безусловно, великоватую "Риттер Спорту", стиральных порошков - тоже детских - и вневозрастной колбасы. Я чертыхнулась на свои инстинкты. Мои близкие недостойны колбас и стирок. Разве что купить две шоколадки, одну презентовать подруге? 

 

Я направила телегу в отдел мясной гастрономии - вернуть колбасу восвояси. Затормозила, услышав музыку. Странно для супермаркета лоцированную и вообще странную для супермаркета. Старая, из детства, песня лилась не из повсеместных динамиков. Всхлипывающий о белых розах Юра Шатунов поместился в кармане диковинной дамы, лавирующей по узкой магазинной колее аккурат передо мною.

 

Диковинность женщины  даже со спины была бесспорной. Дама, облачённая в сиротское (я поморщилась, вспомнив о своих гадких детях) пальтишко, имела своими особенностями гренадерский рост, тощие журавлиные ноги, короткие кудри продуктового морковного цвета. 

 

Карманный Юрий скорбел о беззащитности шипов, гренадёрша размашисто шагала в такт несерьёзной скорби, и я поймала себя на том, что семеню, забыв об антистрессе, адресно за бесконечными неутомимыми ногами чудачки. Боясь отстать. Мне, ударенной в темя литературно, представился Гамельнский Крысолов: "Был незнакомец высок и худ. Лицом тёмен, словно хорошенько прокоптили его над огнём. Взгляд пронзительный. От такого взгляда холод пробегал по спине... В руке же незнакомец держал старинную, потемневшую от времени дудку". Крысолов. Крысоловка. Хотя крысы вряд ли стирают свои шубы детским стиральным порошком.

 

Гастрономическая улочка закончилась, возникла площадь, традиционная для фруктово-овощных рядов. Я обогнала крысоловку и под трагические завывания о смерти роз на белом холодным огне украдкой обернулась. Рыжекудрой женщине было лет, наверное, пятьдесят пять, её подистасканное смуглое, как в сказке, лицо с пронзительными, как в сказке, очами, заметно пористым носом, неожиданно пухлыми юными губами выражало сосредоточенность. Она перебирала уцененные грейпфруты. Они казались слишком большими для её хрупких ладоней. Юра Шатунов возрыдал в последний раз, аккорды популярнейшей во времена оны отечественной попсы смолкли. В кармане зазвучал сладкий итальянский дуэт - Альбано и Рамина Пауэр, песня про маму Марию (я опять вспомнила про гадких детей, хотя меня зовут не Мария). Крысоловка замерла над гротескными плодами, потом недовольно поджала молодые губы, полезла в карман. Щелкнула кнопкой в недрах. Итальянцы заткнулись. Я заворожённо ждала. "Не ходи к нему на встречу, не ходи, у него гранитный камушек в груди", - предупредили из кармана. Женщина строго кивнула, положила на весы грейпфрут. Протестировала выплюнутый весами ценник и таки последовала к колбасам, почему-то прижимая к своей, возможно, тоже отягщённой гранитом, груди, цитрусовый шар. Телегу она небрежно толкала одной рукой. Я бессознательно потащилась за песенными и грейпфрутовыми персями. 

 

По пути я обогащала своё транспортное средство. Всё-таки творожки, овсяное печенье, кетчуп (старший сын поливает им решительно всю еду), компактные упаковки сока (дочери пьют сок после занятий в спортшколе), булки для гамбургеров (Гамельн, Гамбург - один фиг, немецкая этимология), раскраски, фломастеры... 

 

Крысоловка иногда останавливалась, пресекала музыкальную иностранщину, и пространство вокруг нее вибрировало глубоким голосом Анны Герман, уверенной в том, что один раз в год сады цветут. "А в них белые розы - беззащитны шипы", - млела я, забрасывая в телегу банки с фрикадельками для младенцев. 

 

У прилавков с колбасами меломанка застыла уже именно по причине колбас, а не по причине Анны Герман. Она настолько погрузилась в созерцание сомнительных деликатесов, что даже не среагировала на Робертино Лоретти. Выбрав сервелат, гамельнская крысоловка бережно опустила его в телегу. Грейпфрут наконец был отнят от груди и отправлен к сервелату. Налюбовавшись натюрмортом, женщина полезла в карман. Я была немного разочарована, что дама не заиграла на колбасе, как на дудке, но ждала всё так же заворожённо. 

 

Грянуло: "Ее зовут Маша, она любит Сашу, а он любит Дашу, и только ее!". Я не удержалась. Хрюкнула. Хотя крысы вряд ли хрюкают.

 

Женщина обернулась ко мне, посмотрела - конечно, конечно, пронзительно! 

 

- Зачем вы за мной ходите? Делать вам, что ли, нечего? - резко спросила она. 

 

Я начала неуклюже отпираться, но она меня перебила: 

 

- Санёк любит Лесю, Руслан любит Юлю. Как это непросто, вот, блин, ё-моё. А вы кого-нибудь любите? 

 

- Да, - зачарованно закивала я.

 

- Так идите к ним, - женщина притопнула ногой, - не надо за мной ходить,  - и вдруг прошептала: - утонете!

 

Я попятилась и глупо спросила: 

 

- А шоколадку можно! 

 

- Можно, - разрешила крысоловка, - только съешьте в уголке. Одна! Не делитесь! А потом любите -  Руслана, Юлю, Вову, кто там у вас! Учить вас ещё! Вот, блин, ё-моё!

 

Я убежала, не оборачиваясь. У касс, не вникая, схватила шоколадку - неизвестно какую. 

 

На улице миновала все влажные скамейки. Хотя пакеты с провизией и бытовой химией тяжело, как волны реки Везер, били по ногам. 

 

Я опять всех любила. Даже какого-то Руслана. 

 

Было жутко. И весело. Вот, блин, ё-моё! Я спешила домой - в умеренно захламленную квартиру, к невыносимо близким людям, и "сложен был весь этот город из светлого камня и солнечных лучей".