Давно это было. В те, далёкие времена, когда ещё на Муромщине не умели поставить печь, на которой мог бы заснуть молодецким сном Ильюша; когда еще под Костромой не ездили на печах на подлёдный лов щук; когда у каждого деда с бабкой в доме жила не курочка, несущая диетические яички, и не кошка-с-мышкой/жучкой, а просто мышки; когда жучку волком серым называли; когда Горох - было царским именем, а не оправданием.

 

Курочки в ту пору тоже были, но дикие, рыжие и жили в лесу. Славились они своим зажигательным да вздорным нравом. Днём разоряли лисьи норы, шугали по дубравам зайцев, гоняли по болотам волков-да-кабанов. А по ночам выходили ряженные в соловьёв на большую дорогу /тракты/ и под ужасающий свист грабили редких купцов-путников. В полнолуние собирались по трое у поселений людских, да плевались пламенными языками во все стороны, страха на селян нагоняючи, огороды разоряючи, змия трёхголового изображаючи. Ради справедливости стоит сказать, что и называли их тогда совсем не курочками, а Птицами. Да за окрас огненный - жаркими. Иными словами - Жарь-птицами.

 

Всё, что потом случилось; когда по трактам стали не ходить, а ездить на печах, да на лошадках малых и горбатых; когда волки пошли с челобитной в народ; когда великий Горох разделился на множество царевичей-да-Иванов-дураков; уже ни пером описать, ни в сказке сказать.

 

Только с тех пор бывшие гороховичи-царевичи охочи стали до пера Жарь-птичьего, да и до её самой тоже. Приучили они волков серых к этому делу, а те и рады были по старой памяти, и со временем извели общими усилиями в корень весь тот вольный Жарь-птичий род. А из пленённых, из обманом яиц отобранных, начали выводить рабское племя. Упиралась вольная натура Жарь-птицы, противилась невольничьему ярму, но шли года, жизнь в четырёх стенах, да пятиразовое питание делали своё дело. Бабы с дедками стали брать маленьких Жарь-птенчиков на поруки, да селить их с собой в избы. Разнежились Жарь-птицы в тепле и сытости, позабыли со временем о полёте вольном, о жизни разудалой, умиротворились нравом, потускнела и стёрлась их золотая раскраска, и стали они совсем-совсем как курицы. Впрочем, именно так их за это и стали называть.

 

И только изредка, в ночь на Ивана-купала, под загадочный свет расцветающего папоротника, могла появиться из обычного яйца не привычная уже курица, а рыжая, в почти что золотистом оперении. И пускай назовут её не птицей, а Курочкой Ряба. Но всё равно, хочется верить, что снесёт она когда-нибудь яичко золотое, из которого вылупится на белый свет настоящая Жарь-птица.