Кисараги Фебруаревич Зусман, по матушке — Киса, мог быть вполне приличным человеком. Мог бы. Но не стал. Причём не по причинам личностного характера, в смысле вредности, пакостничества или некой прохладности. Не только. Но и волею судеб, стечения обстоятельств и иным, не зависящим от него причинам.

 

Жизнь так сложилась, что назвать его существование жизнью было бы крайне смелым предположением.

Детство складывалось сложно, поскольку в семье он был последний. Вернее, все так считали. Первое время. Потом, после пересмотра, оказался почти первым. Почти — потому, что вторым. Вы скажите — неплохая карьера, из последнего в почти первого. Однако, внезапный переход от младшего любимчика к почти первому, где это "почти" означало всего лишь ненаследность, вряд ли можно считать удачным карьерным шагом.

Как следствие, скорое взросление, отлучение от дома, бродяжничество и приобретение непростого характера.

 

С годами ему стала свойственна некая непостоянность. Точнее, он стал постоянен в своей непостоянности. В одном случае из четырёх, стабильно немного прибавлял. После чего, опять-таки стабильно, скидывал. Сказать по правде, эта прибавка для всех порой означала очень многое. И не всегда радостное. За что его полюбили различные неприятности. Прямо так и липли. Благо, что случай этот всё же был один, остальные три выходили вполне себе ничего.

 

Некоторые, особо впечатлительные, называли его не Кисой, и не по отчеству, а Лютым. Причиной послужила привычка темными холодными вечерами бродить по городам и весям, заглядывать в окна, трясти ставни, стучаться в стёкла и порой жалобно подвывать. Как бы намекая таким образом, что он замёрз, устал и проголодался.

Бывало, что добрые люди пускали в дом, однако такого соседства долго не выдерживали. Ибо его присутствие навеивало безудержную тоску и приводило в отчаяние даже вполне жизнерадостные натуры.

И он опять был вынужден скитаться.

 

Забавно то, что с приходом тепла Киса полностью пропадал из виду. О нём даже начинали забывать. Но с наступлением холодов появлялся снова, чтобы замерзать, жаловаться и проситься на ночлег, мешая своей назойливостью отдыху честного люда.

 

Но это, так сказать, ночная сторона вопроса. Солнечными днями Киса был не против повеселиться. Словно в него вселялся хмельной клоун-патриот. И мир переворачивался с ног на голову.

Ранним солнечным утром Киса тормошил сурка, примерял карнавальный хиджаб, а после завтрака мороженным шумно отмечал день свободной любви. Свободной от плохого настроения, грустных ёжиков, скучающих ездовых собак и лишней одежды. Да, да. Именно. Раз в году Киса настоятельно рекомендовал для повышения настроения работать в голом виде. Без хиджаба!

 

Праздники Киса обожал. Если их не хватало, с лёгкостью придумывал. Во время преждевременной оттепели отмечал день огнетушителя, поливая белой пеной опрометчиво вылезшую траву и, нацепив пачку, залихватски отплясывал на ней "белого лебедя".

Бегая на лыжах ел пирожные, принимая душ, декламацией отмечал день чтения в ванной.

Закусывая булочкой с повидлом устраивал праздник наблюдения за полётами бумерангов.

А отведав бананового хлеба, радостно праздновал день поехавшей крыши.

 

Таков был дневной Киса.

 

Но всегда приходила ночь и все расходились по своим тёплым домам, а он опять оставался один. Один на тёмной, холодной, неуютной улице. И не принимая происходящего, вежливо царапался, стучался в окна. Всхлипывал и подвывал, с горечью осознавая, что внезапно никому не нужен. Что он лишний.

 

***

 

Дома засыпали, жизнь затихала. Под любопытным взглядом Луны, зыркающей сквозь тучи, в сопровождении танцующих снежинок по пустынным улицам брела фигура. Она зябко куталась в какие-то тёмные лохмотья, и тихонько пела. Или стонала. А может быть и выла.

 

Это была последняя зимняя ночь.

Киса уходил.

Его время вышло.

Он уходил, чтобы вернуться.