В этом году Зиме повезло дважды: первый раз с тем, что карантин, объявленный в связи с несварением сырых летучих мышей, позагонял на изоляцию всех и вся... А потому, наступлению холодов особо никто не притивился. Лишь изредка, то тут, то там, сновали курьеры с разноцветными огромными ранцами за спиной, с противно-теплой, оставляющей за собой шлейф вкусного сизого пара, снедью внутри. И второй раз, когда циклон, вечно играющий в песочнице Северного Ледовитого моря, вдруг вырвался из цепких рук приглядывающего за ним Заполярья, и рванул дворами да переулками на юга, засыпая все на своем пути грудами снега, прочно сковывая оный тридцатиградусным показателем ртутного столбика ниже нулевой отметки. Немало не заботясь о последствиях разыгравшейся стихии, Зима, как ни в чем не бывало, забралась под теплое белое покрывало и мерно посапывала, забывшись сладким отдыхом. Казалось, ничто не способно прервать течение этого счастливого морозного сна.

Тем нелепее казался ей дерзкий гулкий звонок, нарушивший рано утром ее покой. Противный шалунишка Март, откопавший бог весть где из-под снега целую охапку хлипких подснежников рвался к ней в дом, тужась, пыхтя, раскрасневшись как карась на сковороде, в попытке сдвинуть тяжёлую, ледяную, толстую входную дверь. Опять?! Каждый год, каждый год одно и тоже! Жалкие потуги совсем зелёного месяца отвоевать у Зимы хоть толику её внимания, жутко раздражали её, и всякий раз, она, чуть поддаваясь спросонья в первые дни, резко осаждала его, и засыпала с новой силой белым пухом своим всю, впопыхах принесенную Мартом зелень, охлаждая его горячую, молодую кровь до прихода Апреля.

Апрель-балагур импонировал зиме. Его сладкие губы, измазанные берёзовым соком, его молодецкие кудри, то тут, то там длинными прядями свисающие с древесных крон, будили у Зимы разные непристойные фантазии. И она с наслаждением долго играла с Апрелем в поддавки, то забрасывая его цветочные поляны внезапным снежным порывом, то снова обнажая из-под снега мятые тонкие лепестки этих бутонных прелестей.

И только с приходом третьего из братьев, искушённого в играх, по причине старшинства, Мая, зима понимала, что с этой сворой весенних крестников ей не совладать и уже в первых числах теплых майских деньков спешно засобиралась восвояси, на заполярные бескрайние просторы Лапландии, в царство вечного сна, мороза и снега.

Май, безжалостный к ее прелестям, ловко расправлялся с редкими островками покинутых снежных луж, и нет-нет да и торчащими из-под крыш, забытими в спешке, острыми сосульками, нацеленными на его разноцветные заросли клумбовых зонтов. Зима, лениво огрызаясь на все это последними леденящими ветрами, скрытно пробиралась на север весенними ночами, становившимися, ко всему прочему, все короче и короче, на радость вездесущим майским креснтикам - солнечным зайчикам.

Зиму такое положение вещей неимоверно расстраивало, а по сему, люто злясь на всю эту троицу, она нет-нет, да и подкрадывалась под утро, забираясь глубоко в тыл противника, и нежданным резким ранним морозцем сносила с яблонь наземь весь нежный, только что распустившийся цвет. Тут, же, мгновенно растворяясь в теплых волнах гоняющегося за ней восхода. И говорят, что даже в Июле и Августе, пасынках самого лета, с которыми ей и вовсе никогда не доводилось встречаться, старики, праздно взирающие с тоской на свободные от плодов ветки, нет-нет, да и вспомнят недобрым словом её холодную, с морозами и ветрами. А Зиме что? Зиме того и надобно. Что б не забывали. И значит скоро опять придёт время белой, дышащей морозною зябью, поры...