Урсула кормила пятого. Она была забита, почти бессловесна, измождена до крайней степени. На ее похудевшем лице лежала извечная печать нищеты. Тенью сновала она по хижине, успевая переделать за день массу дел. Но когда в углу, на ворохе тряпья, пищал ее самый маленький, она кидалась к нему, бережно брала на руки, давала грудь. Несмышленыш не сразу ловил сосок, и она помогала ему, слегка нажимала и поглаживала это вместилище молока. Сладкая струйка успокаивала младенца, и он, захлебываясь, жадно чмокая, тянул сосок и глотал. А на лице Урсулы вместе с этим потягиванием и покусыванием разливалось небывалое блаженство. Словно это она сама насыщалась силой…