В одно из воскресений на нашей Колхозной прямо с утра случилось чудо. К гастроному, торгующему исключительно синими курами, подкатила машина, на грязно-жёлтом боку которой было написано «Живая рыба». Я бросила бельё, пулей вылетела с балкона, впрыгнула в коридоре в сапоги и, схватив кошелёк и авоську, рванула к магазину.

Из пятиэтажек уже текли людские ручейки. Я, как крейсер, пробурлила по луже, замочив в спешке подол халата, и влились в раскидистую очередь.

Мужик с сачком, ловко им орудуя, поддевал из недр машины-бочки толстых карпов и вытряхивал их в лохань перед продавщицей. Карпы прыгали, выгибали зеркальные спины и били хвостами, обдавая счастливые лица покупателей тучами брызг.

Когда почти подошла моя очередь, из сачка, ходившего ходуном, плюхнулся в корыто совершенно дикий карп. Он бился в истерике и скакал, как мяч. Мокрая продавщица взмолилась: «Да заберите вы его, гадину!» и всучила бешеную рыбу толстой неповоротливой тётке, стоявшей впереди меня. У тётки в руках было какое-то недоразумение — сумка-не сумка, авоська-не авоська, а так, шуршащее странное нечто с иностранными буквами «маде ин». Взяв сумёшку за прорези в верхней части, она тряхнула беснующегося карпа и направилась в сторону пятиэтажек. Путь лежал через лужу.

Увидев её, тётка в оторопи остановилась. Лишь узенький кусочек асфальта обманчиво обещал спасение. Глубоко вздохнув и отставив руку с бьющимся в пароксизмах карпом, тётка сделала крохотный шажок в сторону асфальтного островка, как вдруг заморская тонкая сумочка вздыбилась самым неестественным образом и лопнула по какому-то невидимому русскому глазу шву. Разъярённый карп со всего маху шлёпнулся в лужу, как до того в лохань.

Памятуя, что места там мало, он пару секунд повыгибался у берега и вдруг, хлопнув хвостом, не почувствовал под собой дна. На глазах у изумлённой очереди карп нырнул и пропал.

Мёртвую тишину разорвал пронзительный тёткин крик. «Иди сюда, гад!» — взвыла она, сделала было шаг, но поняла всю его бессмысленность и застыла. Рыба между тем вынырнула и, блестя боками, поплыла к противоположному берегу. Стоявший по оба берега народ издал нечто среднее между «ух, ты!» и «ой-ё», но не пошевелился. Все застыли. Первым из оцепенения вышел Женька Кошкин из 15-го дома. От протянул руку к подплывшей рыбине, но та вильнула хвостом и круто повернула назад. В следующую секунду от тишины не осталось и следа. Заулюлюкали, захохотали, согнулись пополам. Визгливо и беспомощно причитала хозяйка карпа. Никто не перебирался через лужу. Никто не выбирал в очереди рыбу. В это время я увидела Виталика Красникова, Мишкиного одноклассника, давшего ему вчера в нос, и его маму Елену Ивановну. Они шли в театр на октябрятский спектакль. Всех уже приняли в пионеры, а Красников до сих пор не мог попасть в их почётные ряды по причине не очень хорошей успеваемости и очень нехорошего поведения.

Красниковы подошли к луже и приготовились перебираться по асфальтовому островку, как вдруг перед Виталькой из глубины вынырнул карп. «Ловите!» - зашлась визгом тётка. В одну секунду оценив ситуацию, юный недопионер выдернул руку из маминой и прыгнул в лужу за бороздящей её просторы рыбой. Все на секунду онемели, но через мгновение шум лавиной накрыл Колхозную. Громче впавшей в отчаянье Елены Ивановны кричал только её совершенно счастливый отпрыск, схвативший за зеркальные жирные бока беснующегося карпа.

Не верящая своему счастью тётка замотала чёртову рыбину в суровую советскую авоську, которую ей тут же подарил кто-то из стоявших в очереди, и, не заметив воды под ногами, пошлёпала в гости. Перейдя лужу вброд, она на секунду остановилась, мотнула головой, плюнула и пошла дальше. Утомлённый карп затих под мышкой.

Неподалёку плакала мама Красникова, сморкаясь в билеты в театр.