Балаклава

Всё просто, боже мой, ну как всё просто!
Пучком из лыка выбелен забор,
Ватажка кур, толкущихся на просе,
Очеловечивает прицерковный двор.
 
Тут лики на иконах – просто лица
И храм – не храм, а светлый божий дом,
Где по утрам по чистым половицам
В рубахе белой тихо бродит Он.
 
И батюшка в застиранной бандане, 
В линялых шортах дёргает сорняк.
И здесь неудивительно, когда мне
Поставить свечку разрешат «за так».
 
Тут зной душист, как шардоне в бокале,
И хохотом заходится мартын.
Минуты спят, свернувшись на причале,
Как, осовев от праздности, коты.
 
Да, всё так просто: рыба, соль и ветер.
В оправе скал горит аквамарин,
И, как живой, стоит у парапета
Вернувшийся задумчивый Куприн.
 
Останешься, смирившийся и кроткий,
Без парусов, с поломанным веслом.
Привяжешь сердца ссохшуюся лодку
К вот этому всему морским узлом.
 
 
НК
 
Уходи же со сцены, сцена для молодых,
тех, кому ещё жизнь сапогом не давала под дых,
вот куда тебе, ты ж понимаешь, до них?
До горячих, кипящих, ищущих, несмышлёных,
развращённых снаружи, внутри – новообращённых,
попирающих все запреты, грызущих клети, злых и умных, как черти, обидчивых, словно дети.
Уходи от орущих, губастых, бровастых, плечистых
дев, не ищи среди них, не найдёшь Пречистой.
Да и вряд ли найдётся среди молодых писак
тот, кто «нежностью выстелит твой уходящий шаг».
Как расскажешь им, что ничего не ново?
Было Слово и зацепились за слово.
Ахнет мельница языков–и скрипнули жернова!
Так не стало Его, размолотого в слова.
Подбираешь осколок, маленький, острый, пыльный
и уносишь, и прячешь подальше от говорильни.
Ты пока ощущаешь: впивается, давит, колет.
Очень больно? Радуйся этой боли. Это мука твоя, но всё-таки не мука.
Не кричи, не делись, не плачь, даже если пока-
жется невмоготу, принимай её власть
и носи в себе, пусть осколка, чистую ипостась.
Век негромких, но ёмких ты всё ещё слышишь, будто
тихий голос Серебряный старика из суфлёрской будки.
 
Все на сцене толпятся, в зале пустые стулья.
Аллилуйя, моя хорошая, Аллилуйя...