Голуба
ГОЛУБА
Мы смотрим друг на друга с высоты:
я – лет прожитых, голубь – ветки клёна.
Внизу на солнце греются коты
и клок травы на животе у склона.
Глухая, как тетеря, тишина
выискивает лучшую скамейку:
тут сядет – жёстко, там – болит спина.
И нет конца недельному ремейку.
Молчим и мы: сиеста как-никак.
Пока тепло от солнца дармовое –
погреемся часок: наверняка
отключат отопленье домовое.
Привычны. Перетерпим, не впервой.
Чего за жизнь нас только не лишали.
«Голуба, отвечай: ты как, живой?
Не доглядишь, затопчет мир скрижали…»
МАРФА ТИТОВНА
С высоты неостывшей завалинки
рыжий Вася смотрел в небеса:
«Скоро шубы напяливать, валенки:
холод жалит, как летом оса, –
сокрушался жилец Марфы Титовны,
рукавом обтирая усы, –
сутки августа, крайние, приторны
духом трав, мерой бабьей красы…»
А что может быть в мире желаннее?
И запретнее, что может быть?
Как, себя не отдав на заклание,
и пригубить, и с лишком испить?
Вмиг молчун превращается в клирика,
воробей – непременно в орла,
и летит парафраз панегирика
от столицы и вплоть до села.
Ангажируют Фета, Асадова,
У. Шекспира в лице Маршака –
непростое занятие, адово
для иных, но не для ходока:
он художник, философ. Как правило,
Диоген. Но не бондарь, увы.
Рассудив, так природа управила
не страшась ни хулы, ни молвы.
Съедет август. Конфеты, бараночки
тот, чей к сроку наступит черёд,
обещает. Готовит ли саночки,
белоснежный наряд? Не соврёт?
То соплячка, то стерва, то ягодка.
И конечно же…
Богу пенять?
А пригубишь, пьянит:
до чего сладка!
Что же будет в её сорок пять?
