Эпизод 2

 

Шел тысяча девятьсот шестьдесят четвертый год. Жаркое лето иссушало необозримые поля вокруг деревеньки в двадцать дворов. Жители здесь были в основном возраста глубоко преклонного, а мне только исполнилось четыре. Городской детский сад на лето закрылся и меня отправили в деревню к бабушке. Хорошо там было. Готовила она в печке. Каши оттого получались вкуснейшие, картошка-пюре в чугунке, покрывалась хрустящей корочкой, а блины были огромные и пышные . В связи с жаркими днями, я и два моих младших брата, обитавших тут же, носились, как Маугли, босиком по зеленой травке, грызли морковку, лущили горох и лакомились земляникой. Спали на полатях. Кровати предназначались взрослым.

Как-то вечером, привычно устроившись на теплой лежанке, я уже стала подремывать, когда:

- Гори-и-им! - истошно завопил под окнами высокий женский голос. Испугавшись крика, я проснулась и решила, на всякий случай, зареветь. Через минуту орало уже трио. Бэк-вокалом подпевали братья - погодки.

Выскочившая было на улицу бабушка тут же вернулась:

- Марфа, одевайся скорей,- закричала с порога, - дом Полины Еремеевой горит, и ветер на деревню.

Баба Марфа - бабушкина родственница. Она очень старая и, наверное, больная. Даже днем лежит на кровати и встает только поесть, да в туалет. Ходит она плохо. Вот и сейчас, накинув какую-то кофту и прижимая к себе икону, едва передвигается к выходу. А бабушка, цыкнув на нас, одевает быстро одного за другим и подталкивает к двери.

На улице в темноте, выхваченные сполохами пожара мельтешат люди, блеют овцы, козы, мычат коровы.

Дом Полины Еремеевой на самом краю села и от нас третий. Хлева у селян примыкают вплотную к жилью. Оттого и выгнали скотину из близстоящих. Дома старые, крыши соломенные. Сильный ветер гонит жар и дым на соседние участки. Три колодца на деревню. Между ними и горящей избой снуют односельчане с ведрами. Про телефоны в эдакой глуши и не слыхивали, пожарную службу не вызовешь.

Загрузив нас, малышей, на телегу вместе с бабой Марфой и кое-каким наиболее ценным скарбом, бабушка тоже бросилась помогать.

На дом тети Полины плещут и плещут воду. Огонь в ярости шипит там, куда она попадает, но не сдается, растет, вылезая все из новых щелей. Ярким заревом занялась крыша. С нее перескочил огонь на избу соседа деда Вити. Тот без ноги с войны вернулся. Стоит, на костыль опирается, беломорину в пальцах вертит. А народ к дедову дому переместился, там поливают. Поодаль от нас, бросив ведра, навзрыд плачет тетя Полина, виснет на ней испуганная ребятня.

 

- Ленька!- кричит баба Ганя. Ее дом следующий за дедовым. Ленька - сын. В отпуск приехал из города. Густой дым уже подбирается к их избе.

- Ленька, лей воду на крышу, слышь! Залазь скореича, я подавать буду!

Ленька, приставив лестницу, лезет наверх. Наша бабушка тоже подбежала, и вдвоем с бабой Ганей они подносят ведра с водой Леньке. А тот поливает крышу, стены. Мы тогда не понимали зачем.

Мы тогда вообще мало что понимали. Сидели притихшие и смотрели, как переходит с дома на дом огонь и нет от него спасения.

- Баба Марфа, - подергав сидевшую рядом старушку, спросила я, - наш дом тоже сгорит?

Она молчала, только подняла икону и стала что-то бормотать. Тогда я спрыгнула с телеги и побежала к бабушке.

- Наш дом сгорит?- кричала в слезах.

- Ты зачем здесь?

Непривычно строго взглянув, бабушка подхватила на руки и понесла к подводе. Усадила, прижав к себе.

- Не плачь. Даст бог, не сгорит.

Перестав всхлипывать я сказала, что тоже помогать хочу. Вздохнула бабушка, по волосенкам рукой провела:

- Вот и помогай. За братиками следи и за бабой Марфой. Те - малые, эта - старая. Ты тут за старшую сейчас. Поняла?

Я кивнула. Нехотя отпустила ее. С бабушкой было спокойнее. Но, гордясь порученным заданием, строго сказала всем оставшимся:

- Сидите смирно и никуда не бегайте.

Не знаю, может братья бы никуда и не убежали, но острастка-то не помешает. А баба Марфа точно с воза слезать не хотела, только все бормотала и бормотала что-то.

 

Дом деда Вити тоже не спасли. Огонь, в ярости сожравший сухую солому крыши, быстро охватил деревянные перекрытия потолка, перекинулся на стены. Свет пожарищ огромными яркими фонарями освещал насупившуюся в мрачном ожидании темными домами деревню. А ветер к ночи неожиданно стих. Вот только что стелил густой дым чуть не по земле и вдруг прямым столбом поднял его кверху. Дальше огонь не пошел. Но люди не расходились.

Дед Витя стоял рядом с нашей телегой, курил папиросу, щурясь на огонь.

- Вот ведь как, Нюша, - говорил он медленно, будто с трудом, - Стеша-то, покойница все хотела веранду у дома. Сидеть чтоб, чай пить, на цветы любоваться...

Глаза его странно блестели и кривилось лицо, словно от неожиданной обиды:

- Не уберег, ни ее, ни дом...

Бабушка отвечала что-то негромко, сочувствующе.

 

Потом снова народ засуетился с ведрами - огонь на спад пошел. Заливали останки сгоревшего жилья. К рассвету бабушка, загнав в хлев скотину, повела нас домой.

 

Засыпая, я спросила о чем баба Марфа там бормотала на возу.

В двух словах объяснив, кто такой бог и о его отношении к нашему миру, бабушка ответила:" Вот ему и молилась, чтобы все закончилось хорошо."

- Нужно было громче молиться, - сказала я, - чтобы на небе было слышно.

- Так остановился же огонь.

- А как же тетя Полина, дед Витя? Где они теперь будут жить?

Бабушка вздохнула, слегка проведя рукой по моим волосам:" Все образуется".

 

Все действительно образовалось. Тете Полине с семьей колхоз помог, а деда Витю приютили родственники из соседней деревни. Первых я больше не встречала, а дед однажды проезжал мимо, слез с телеги и долго стоял на пепелище.

Бабушка его тоже видела.

- Вишь как, - сказала мне потом, - войну избушки наши пережили. В сорок четвертом сколько деревень вокруг пожгли, но наша цела осталась. А тут, в мирное время... Не повезло Вите.

Но я-то была уверена, что знала, чей слишком тихий голос виновен в том, что у деда Вити больше нет дома.

 

Через несколько лет, согласно постановлению партии и правительства о ликвидации неперспективных деревень, все дома поселка были сожжены по приказу председателя колхоза, а жители переселены. Со старушками особо не церемонились, скромное жилье предоставили, но без права передачи по наследству, а исключительно, чтобы дожить свой век.

 

Я иногда проезжаю мимо бывшей деревни. Теперь там дорога через поле. Колосятся то рожь, то пшеница.

Но я помню то место, где находилась наша изба. Подолгу стою там и вспоминаю дом детства.