…В довершение ко всему погас свет. Оставалась узкая полоска между дверьми. Если прильнуть глазами к щели, можно было увидеть освещённую лестничную площадку, на ней виднелись санки с подушечкой. Я попробовал раздвинуть пальцами дверцы, но они были непоколебимы, как створки раковины. Я впрямь почувствовал себя моллюском, вялым и разжиженным.

Мысль о том, что мне предстоит всю ночь простоять в тёмном пластиковом карцере показалась отвратительной, и я еще раз пнул в стенку своей ловушки и забарабанил ладонью.

— Эй, кто там лифт держит! — прорвался откуда-то сверху голос.

— Я не держу! Я застрял!

— Ты с какой квартиры?

— Ни с какой. Я вообще не из этого дома!

— А с какого?

— Если бы вы помогли мне выбраться, я бы предъявил вам паспорт, свидетельство о рождении, военный билет...

— А свидетельство о браке?

— Я не женат.

— А чего не женишься?

— Да как-то не сложилось пока, — ответил я. — Вот если бы вы...

— Ну и правильно. Вот я женился, например, и хрен ли толку?

— Но было бы лучше продолжить разговор с глазу на глаз. Если б вы сходили к лифтёру?..

— Ладно, посиди, я сейчас схожу к лифтёрше. Будь тут и никуда не уходи...

Вновь наступила тишина. Ноги онемели, и я присел на корточки. Темнота и тишина ходят рядом, без темноты не бывает полной тишины, и наоборот…

***

— Эй, слышь, бедолага! Ты живой еще там? Чего молчишь?

— Ну и как там дела с лифтёршей?

— Нету её. Сестра у неё, ненормальная, замуж выходит в другом городе. Она к ней и уехала.

— Почему ненормальная?

— Так ей пятьдесят лет! Кто ж замуж выходит в пятьдесят.

— Всякое бывает. И что теперь делать?

— У неё вообще-то дочь есть.

— Ну и что дочь?

— Она в ночную смену работает. До утра придётся сидеть. Я вообще-то дочке записку оставил, но на неё надеяться нельзя.

— Ненормальная? — догадался я.

— Конечно. Дочь родила три года назад, от кого — неизвестно. И на алименты не подаёт.

— Что-то у вас все ненормальные, — перебил я его, — вы сами-то нормальный?

— Я? Откуда! Ясно, что нет. Стал бы я тут разговоры говорить!..

— Слушайте, вы вообще-то кто? Рабочий, служащий, инвалид?

— Я — художник, — помолчав, ответил Голос тоном которым отвечают на вопрос о количестве судимостей.

— А-а! — разочарованно отозвался я.

— Что так? — поинтересовался Голос, — не уважаешь?

— Уважаю. Просто я профан в живописи.

— Это ничего, — успокоил меня Голос, — люблю профанов. Профана на мякине не проведёшь, он видит только то, что видит. Любое знание живописи есть червь в яблоке, проедающий живую плоть и оставляющий загаженные закоулки. Верно?

— Вам видней, — зевнул я. — Слушайте, гражданин художник, вот вы взяли бы да изобразили меня, а? Времени у нас полно.

— Не вижу натуры.

— А на хрена натура? С натуры любой дурак сможет. Знаете, я когда-то видел в журнале репродукцию. Художника не помню. Называлась она «Невидимка». Городской пейзаж, дома, фонари горят, окна светятся … И — ни души. Невидимки, естественно, тоже не видно И вместе с тем, он есть. И даже, представьте, ясно, где он стоит — около арки с эмблемой. Я специально проверял, показывал. Где, говорил, по-вашему, невидимка? И все, представляете, в одно и то же место тычут.

— Врёшь ты всё, — холодно перебил меня Голос. — Ты специально выдумал, чтобы меня позлить. Ну, скажи, специально?

— Была картина, — сурово ответил я. — Давно это было.

— А идея хорошая, стоило бы попробовать. Как же это у него?.. Только ты не рассказывай, я сам...

А я и не собирался ничего рассказывать, потому что все равно ничего не помнил. Низкая арка, брусчатка пупырчатая, как гусиная кожа, ржавые фонари, вывески... Была картина. Только ему-то зачем об этом знать?..

— Фокусничество это все! — твёрдо заявил я. — От лукавого.

— Ишь ты? А живопись вообще не от лукавого?

— Нет, — ещё более твёрдо ответил я. — Это — от Бога. Тоска по бессмертию, осколки сотворения мира.

— От лукавого, говоришь? А бог лукав.

— Это по-вашему. А по-моему, он прост. И дела его просты. Это человек хитрит и изощряется. Ему тоже хочется жить вечно и оживлять неживое. Человек всегда играл в Бога. Это в сущности, и есть разум.

— Интересное дело. Так что же, Бог есть?

— В том смысле, в каком мы привыкли его понимать, безусловно, нет. Для того, чтобы сотворить мир таким, каким он был сотворён, надо быть творцом. А на творчество способен только смертный. Бессмертие статично.

— Смерть — главная движущая сила? — помолчав подал голос мой собеседник. — Невесёлые дела.

— Да не в смерти дело, — снова понесло меня, — а том, что в неё по-настоящему никто не верит. Все дело в безумном стремлении её обмануть.

— Вернёмся к нашему «Невидимке», — тускло сказал, Голос.

— А «Невидимка» это опять же изощрённость, бунт против естественности, желание увидеть то, чего нет. Я же сказал — от лукавого. Ведь не было там ничего, под аркой, кроме блика света. Вот и весь фокус. А картина — так себе. А если уж совсем откровенно, то и не было никакой картины. Просто болтаю сдуру.

— А вот это ты врёшь, — сказал Голос. — Нет, ты точно ненормальный. За дурака меня держишь? Давай, держи, может, ты и прав…

Я хотел было что-то ему возразить, но не успел, потому что вспыхнул матовый, режущий свет, заскрежетало что-то под ногами, каморка моя задёргалась и ухнула вниз. На мгновенье стало страшновато, крикнул что-то напоследок мой невидимый собеседник, я непроизвольно схватился за гладкие стены...

Падение прекратилось, лифт замер, отворились его створки, и я увидел прямо перед собой молодую женщину. В нелепой мужской шапке, в длиннополом пальто, накинутом поверх домашнего халатика, она была таинственна и прекрасна, как леди Годива.

— Вылазьте, чего стоите, — улыбаясь, сказала леди.

Ничего другого не оставалось, как выйти.

— А вы почему один?

— С кем прикажете быть?

— Вы с кем-то разговаривали, я слышала.

— Это один художник.

— А-а! — девушка рассмеялась, — знаю. Хороший дядька, странный только. Меня рисовал и не показал ничего. Порвал, говорит. Он всегда так — рисует и рвёт. Так разве делают?

Еще как делают! Даже клочков не остаётся и памяти никакой. Был художник и нету его. Только и останется в памяти, что рисовал кого-то. А то и вовсе — голос. Голос Невидимки а лифтовом колодце.

Я вдруг почувствовал, что мне никуда не хочется уходить.

— А вы уже отработали ночную смену? — спросил, я голосом светского льва.

— Да нет, отпустили нас. Работы нету, начало месяца.

— Неужели уже начало месяца? — искренне удивился я, желая продлить знакомство...