Рация хрюкнула. Я нажала на кнопку.

 

- Мы вниз, - сказала рация, - на лыжах. Фрирайдом. Ты с нами?

 

Я сдвинула маску на лоб. Кругом было бело, ветрено, туманно и слегка апокалиптично.

 

- Что я, дура - по вашим колдобинам скакать, когда ни фига не видно? Я так не умею. И у меня дети.

 

- Ладно, давай на канатку. Мы раньше спустимся, ждём у касс. Про пересадку помнишь? И про самолёт в семь часов?

 

Я было опять завела про что я, дура. Но фрирайдеры, видимо, уже умчались в свои распрекрасные фрирайды. Рация молчала.

 

Самое сложное - дотащить лыжи и затолкать их в спецдержатель вне движущейся кабинки. У меня отсутствует практика. Потому что я бедняжка с позвоночником. Тащит и заталкивает кто-то беспозвоночный, немного матерящийся, потому что четыре лыжины на плечах, а потом ещё и суета у фуникулёра, а потом ещё и увесистый снежок в беспозвоночник - это неприятно.

 

Паче чаяний - у меня получилось. Вслед за мной в кабинку втиснулась девица. Оказалось, у нас одинаковые лыжные палки - Leki. Только у меня унаследованные, обшарпанные, у неё - новёхонькие. Возникла симпатия на почве палок.

 

- Погодка, - сказала девица, - и минус небольшой, но я замёрзла из-за ветра - ужас.

 

- Хотите чаю? - светски предложила я.

 

В моём рюкзаке лежал термос. Сотоварищи над ним ржали, ибо был он нарочито гендерный: крохотный и розовый. Но он меня выручал. Когда на горе силы романтично покидали меня, я останавливалась в сторонке и пила чай с бергамотом. Тоже романтично. Глядя в заснеженную даль. Не люблю бергамот, но ржущие купили именно такой чай. Итогом - и в пику бергамоту - силы возвращались.

 

- Спасибо, - обрадовалась девица.

 

Мы по очереди допивали чай и беседовали о распродажах горнолыжного оборудования. Канатка остановилась, помедитировала - и поехала наверх.

 

- Ой, - расстроилась девица, - пересадка-то! Пропустили пересадку. Ладно, ещё катну. Давайте вместе?

 

- Не могу, - тоскливо сказала я, - самолёт в семь, что ли.

 

И подумала, что и без моих канатных выкрутасов с утра все мужики были злые. Таращились в веб-камеры и ссорились: есть снег, нету снега, есть смысл, нету смысла. И пеняли: женщины на корабле, вы можете хоть раз вовремя собраться?! Что значит - где мой ботинок?!! Ленка испуганно убегала искать мой ботинок, а я как могла разряжала атмосферу. "Костя, - пела я, - ты очаровательно выглядишь! Эти твои кудри, эти твои лямки от этих твоих горнолыжных штанов! Я буквально таю, Костя!" Костя озадаченно трогал коротко стриженую и, ко всему прочему, начинающую лысеть макушку и выражался в духе, что похмелья, при котором хвалят одновременно кудри и лямки, не существует в природе - и меня, видимо, надо показать опытному психиатру.

 

Зазвонил телефон - рация уже стала нефункциональна.

 

- Ты где? - спросили меня.

 

- Еду наверх, - я втянула голову в плечи и подумала об актуальности психиатра.

 

- Зачем?! - тягостно изумились в телефоне.

 

- Я больше не буду, - протараторила я и нажала отбой.

 

Мы ещё поговорили с девицей. Она вышла. Я поехала вниз. Метров за триста до станции пересадки я покидала в рюкзак разбросанные пожитки, подхватила палки, привстала и вообще всячески подготовилась.

 

Дверцы автоматически распахнулись. Я попыталась выйти вон. Но меня затолкала обратно толпа бордеров.

 

- Ребята, - захныкала я, - мне надо вниз! Выпустите!

 

Но было поздно.

 

Бордеров оказалось трое, и все они были громадные и бородатые. И пахли крепким алкоголем.

 

- Виски, ром, водка? - осведомился один из амбалов.

 

- Мандарин? - осведомился другой.

 

- Виски и мандарин, - мрачно сказала я, - и новый авиабилет до Москвы.

 

Опять зазвонил телефон.

 

- Гудаури? - вежливо спросили меня.

 

- Не ругайся грузинским матом, - ответила я, не прекращая чистить третий мандарин, - наверняка Ленки ещё нет на месте.

 

- Все на месте!!! - заорали мне. - И Ленка на месте!!! Тебя ждём!!!

 

- Опять еду наверх, ем мандарин, пью виски. Палками не дерусь. Песни не пою. Не мусорю. Мандариновые шкурки складываю в термос, - доложила я. - Какие проблемы вообще?!!

 

- Как ты лихо начальство-то! - восхитился самый огромный бордер. - Держи ещё мандарин! Ну, с собой в самолёт возьми, если объелась. Дай к ручке приложусь на прощанье!

 

Расстались с бордерами почти друзьями.

 

К не почти друзьям страшно было даже приблизиться. Они сидели на скамейке и массово ненавидели. Потому я рявкнула с безопасного расстояния.

 

- Лыжи возьмите! Мне что - окончательно сломать спину?!

 

- Это восхитительно, право слово, - бонтонно возмутился Сашка, но подошёл и лыжи взял.

 

- Не бейте, дяденьки, - я всё-таки приблизилась, - и ты, Лен, не бей. Не опаздываем ещё. Я посчитала. Костя, помочи Кристофера Робина. Я до сих пор под впечатлением. Мандарины. Вот и вот. Угощайтесь. Мне много дали на дорожку.

 

- Кто?

 

Вроде уже не очень сердились.

 

- Бордеры. Могу поймать и предъявить. Они наверху, Кристофер.

 

- Убью, - нежно пообещал Кристофер, - сначала к психиатру, потом убью.

 

В аэропорту все опять рассорились. В самолёте помирились. Открыли битый-перебитый ноутбук и стали смотреть старый фильм Кустурицы.

 

Я не смотрела Кустурицу. Я смотрела в иллюминатор, за которым был серый дождь и Чёрное море. В моей бедовой башке звучало катаевское:

 

- Лети, лети лепесток,

Через запад на восток,

Через север, через юг,

Возвращайся, сделав круг.

Лишь коснёшься ты земли,

Быть по-моему вели.

 

Вели, чтобы. Да, именно это.

 

Именно это.