Небо затянуто серым холстом, солнце украдено,

Завтра, наверное, будет мороз – обещали по радио.

Гришка на кухне сидит за столом, обложившись тетрадями,

Пишет и курит, уже перевёл листов пятьдесят:

дело срочное.

Танька его опять на сносях,

В третий раз за пять лет – ну, не квочка ли?

Что уж теперь, виноват и сам. Может, оно и к лучшему,

Вдруг, наконец, родится пацан – радость и гордость любого отца – не всё же возиться с клушами!

Жили б в деревне, откуда родом, – дом, огород, конюшня,

Только вот Танька: в город, ей в город, «детям там будет лучше»…

Век куковать теперь в коммуналке, спать за китайской ширмой,

Ждать, пока девки уснут. А Галку не уложить без крика и палки,

Да и Наталка… Противная стала, бойкой растет, настырной.

Гришка думает о соседках: о Наде, но больше о Кире.

Сварки бывали порой (но редко!). Чаще гуртом курили.

Бабы они ничего, нормальные, дело не в них (не в ней!),

Если и грызлись когда по пьянке (чего не взбредет только в голову Таньке!) – дело забытых дней…

Просто Гришке через неделю исполнится тридцать пять,

Таньке – ударнице пятилетки – скоро опять рожать.

Танька всегда была редкой дурой – какой с бестолковой спрос?

Гришка курит. Пишет и курит.

Гришка пишет донос.

Не потому, что бесится с жиру,

Просто жилищный вопрос.

Гришке и Таньке нужна квартира,

чтобы ребенок в тепле и мире, чтобы в достатке рос.

Конверт запечатан. И поделом: всё-таки Кирка сука –

Не раз называла вождя козлом, усатым и сухоруким…

И Гришке однажды крепко досталось – заехала сходу в морду.

За что? Всего-то пощупал малость – подумаешь, слишком гордая!

Жизнь проходит, как сон наяву, – и никакого просвета:

В пятнадцати метрах жить, как в хлеву, – жизнь ли вообще всё это?

Водки бы выпить, пойти вразнос /сердце заныло, гадина.../,

Крепкого нет, осталось вино – и то не свое, а Надино.

Ладно – пора. Вставать в пять утра.

Гришка устал и замерз.

Дрожь пробирает.

Сбылся прогноз.

Завтра, наверное, будет мороз –

не врёт же советское радио…