Деревня Лесники была в глухом лесу. Когда-то предок Марии купил участок горелого леса у местного магната, разработал его и построил дом. Постепенно за три века выросла деревня. Фамилия в ней чаще всего Горелов была: по урочищу, поселились на горелом участке леса – вот и стали их Гореловыми называть. Город древний, Глубокое, недалеко, но дорога не всегда к нему была: весной паводок, дожди осенние да зимы снежные отрезали Лесники от внешнего мира, и, когда навещали селяне город, новости привозили: о смене власти, о войнах, о том, что живёт их край под поляками, русскими или совсем при безвластии. Да что селянам власть? Она добиралась только за налогами или мужчин в армию забрать, а в остальном жили, как и три века назад: поля засевали, скот держали.

Мария в семье старшей была, шесть братьев матери помогла вырастить. Замуж она не вышла, идти лишь бы за кого не захотела, в молодости сватали её, а любовь свою, видно, не встретила, так одна и осталась. Братья её любили, младшие мамкой называли, а она племянников помогала растить.

В 1941 году пришло новое лихо – началась Великая Отечественная. Марии 60 лет было, когда немцы в их деревню приехали, в сентябре, а он сухим выдался, вот и добрались супостаты грабить. По сараям и домам как у себя дома, всё, что приглянулось, тащили, потом к школе согнали, старосту назначили по рекомендации полицая. Один мужик ему самогона дал бутыль, а он его кандидатуру и предложил. На стены домов приказов наклеили, особо селяне не вчитывались, только на то, что слова «еврей» и «расстрел» рядом стояли, обратили внимание. Но в деревне евреев не было. Немцы укатили, и сельчане стали жить как прежде.

В ноябре 1941 года мужики налоги – зерно, мясо – отвезли в город, на базар заглянули и новости доставили жуткие. В Глубоком гетто немцы согнали, евреи там, а на базаре рассказали, что издеваются нацисты над людьми, ежедневно вывозят умерших за город, в урочище Борок. А рядом с городом, в деревне Березвечье, лагерь военнопленных, под открытым небом люди, тоже гибнут. «Страшное время пришло, нелюди на нашей земле хозяйничают», – решили в деревне.

Зимой 1942 года Мария поехала с братом на рынок. Валенки сваляла и на керосин решила поменять, ещё соль нужна, спички, вот и попросила брата взять её с собой.

Дорога с рынка шла мимо гетто. За колючкой люди в лохмотьях, как живые тени. Вокруг вышки, но немцы, собравшись в группу, что-то обсуждали, смеялись, и Мария рискнула подойти, у неё с собой перекус был, сало с хлебом, и она подсунула его под проволоку. К ней метнулась женщина, подала Марии свёрток, прошептала: «Сохрани, пожалуйста!» – и, схватив еду, скрылась в толпе. Мария сунула свёрток за пазуху и догнала возок брата.

За городом развернула – в тряпках был ребёнок, девочка, недавно родилась, пупок ещё не зажил. Брат только выругался и стал подгонять лошадь.

Дома Мария выкупала девочку, из простыней пелёнок нарезала, козьим молоком напоила. Девочка слабенькая, даже плакать сил у неё не было. Тёмненькие кудрявые волосы, худенькая до синюшности, но есть стала и сразу уснула. Так у Марии появилась дочка.

Вечером пришли к ней в дом братья. Старший, опустив глаза, сказал:

– Мария, ты беду навлечь на всех нас можешь. Может, отвезём девочку к приюту в Глубоком, оставим там, пусть Бог ей поможет.

– Не Бог помогает, а люди, которые по Божьим заветам живут. Если боитесь, не приходите больше ко мне, не будет у меня братьев. А это дочка моя, Лилечкой зовут, как нашу маму, – ответила Мария.

Братья ушли, поняли: не отдаст Мария малышку.

По деревне пошёл слух: у Марии ребёнок появился. Вроде как еврейский. И если в деревню полицаи заглядывали – они оценили качество местного самогона – их приглашали в дом подальше от Марии и так угощали, что те наутро друг друга не узнавали.

В 1943 году весть пришла: уничтожили немцы гетто. Кто-то видел: расстреляли их в Борке и во рву зарыли. Марии об этом у колодца женщины сказали. Она промолчала, в церковь сходила, записку подала – «За невинно убиенные души». Не удивился священник, таких записок после гибели гетто подали более двухсот. Он их предусмотрительно сжёг и отслужил молебен за упокой.

Как ни таили немцы правду, но узнавали люди, что не взяли Москву, обороняется Ленинград, что погнали немца назад. Стали самолёты пролетать не с крестами – со звёздами, а со станции слух пошёл, что эшелоны раненых немцев с фронтов идут и Красная Армия наступает. Но озверели нацисты, стали молодёжь в Германию угонять, а деревни жечь. И Мария посоветовала всем спрятаться в лесу.

– Звери это, скрыться нужно, пока наши не придут.

Послушали её и потом не раз благодарили: с болот видели сельчане, как запылали несколько деревень, где не успели спрятаться, и людей сожгли, Лесники тоже сгорели.

В 1944, летом, пришло освобождение и, когда провожали лесниковских мужчин на фронт, первый раз протопала Лиля по деревне рядом с мамой. К зиме Марии дом братья поставили, а когда девочке семь лет исполнилось, она в школу пошла, радовала Марию – училась Лиля на одни пятёрки.

Никто не знает, кто и когда рассказал Лилечке правду, но, когда ей было лет четырнадцать, подошла к Марии, обняла её и тихо сказала:

– Мамочка, завези меня в Борок.

С тех пор у мамы и дочки стало традицией – ставить свечи на братских могилах в Борке.

Лиля, закончив школу, поступила в институт и осталась в Минске. Вышла замуж, трёх сыновей с мужем воспитывала. Мария зимой в семье дочки жила, а на лето с внуками в Лесники приезжала.

Сто четыре года жизни отпустила судьба Марии. В тихое летнее утро её не стало. Дочка памятник поставила с надписью: «Лучшей и самой любимой из матерей, Марии».

*

Идёт через Глубокое трасса Минск – Рига. На выезде установлен валун с надписью: «Борок». В трёхстах метрах, если свернуть в сторону от трассы, увидишь мемориал. Это могилы погибших – более 10 000 в Глубоковском гетто и 27 000 в лагере для военнопленных «Березвечье» (шталаг 351), среди которых несколько тысяч интернированных итальянцев (точное число не установлено). Может, кто-то будет ехать этой дорогой...