Пребывая в полной прострации, Василий Васильевич сидел на диване и разглядывал на стене эстамп, изрядно засиженный мухами. Вдруг над его ухом раздался пиликающий голос:

– Здравствуйте, Василий Васильевич! Я – ваша муза!

– Простите, женщина, я с вами не знаком.

– Ну конечно, вы меня не узнаёте, ведь столько лет прошло. Я, к сожалению, уже не так молода и красива, как раньше, да и глаза не столь выразительны...

– Женщина, кто вас впустил в мою квартиру? Вы из Cобеса – по поводу перерасчёта пенсии?

– Я ваша муза, Василий Васильевич! В юности вы писали стихи под моим руководством.

– Стихи?.. Стихи помню, – писал, а ещё помню, как на шинном заводе работал – на вредном производстве. У меня рабочий стаж – пятьдесят лет.

– Василий Васильевич, а это вредное производство не оказало дурного влияния на вашу голову? Давайте я покружусь перед вами, чтобы вы меня хорошенько рассмотрели.

– По-видимому, оказало, если ты снова пришла глумиться надо мной, стрекоза!

– Вот вы и узнали меня.

– Узнал, Муза Ивановна, когда ты задом ко мне обернулась: бант у тебя там приметный – розовый.

– А почему, Василий Васильевич, вы меня стрекозой назвали? Мне кажется, я этого не заслужила.

– Заслужила, Муза Ивановна, – пока ты на своём Парнасе бантом виляла, я на шинном заводе надрывался.

– Вот я и пришла к вам сегодня, Василий Васильевич, чтобы всё исправить.

– Это не у меня что-то с головой, Муза Ивановна, а у тебя. Посмотри на меня, а потом на себя в зеркало, – какие мы с тобой поэт и муза?! Во мне – центнер, в тебе – центнер с гаком. Под нами Пегас падёт на землю, и Парнас провалится в преисподнюю.

– Вижу, Василий Васильевич, что голова у вас пока ещё в порядке и юмор ваш узнаю́, хотя на шинном заводе он у вас как-то почернел. Должна предупредить вас, Василий Васильевич, что на этот раз я пришла к вам, как частное лицо. Видите ли, Парнас сейчас временно перенаселён из-за бурного роста сетевой поэзии, но мы с вами обязательно туда вернёмся. С недавних пор я снова вынашиваю идею сделать вас известным поэтом и даже – в какой-то степени – великим. Надеюсь, вы не забыли, какую власть я имела над вами в юности?

Василий Васильевич поморщился и невольно вытянул вперёд руку, как будто защищаясь от какой-то невидимой угрозы.

– Не противьтесь мне, Василий Васильевич, а садитесь скорее за стол, берите ручку, бумагу или что там у вас теперь и начинайте писать стихи.

– Муза Ивановна, отступись ты от меня! – взмолился Василий Васильевич, – Как и о чём я – старый осёл – буду писать? Ведь я, как плагиатор конченый, буду всё передирать у других, а те у третьих, а третьи у четвёртых, – так круг и замкнётся, а внутри – пустота. Эта современная сетевая поэзия не для меня. Уж лучше обратно – на шинный завод.

– Я тебе не раз говорила в юности, Вася, что ты – гений. Ты мне верь. Мы с тобой этот круг разомкнём. Не ты, а они будут передирать у тебя. Ты для них станешь первоисточником. Напишешь ты, к примеру, что цвет кожи твоей возлюбленной напоминает тебе цвет оперения розовых фламинго, и через сутки – десятки, сотни сетевых поэтов будут писать то же самое.

Василий Васильевич обречённо взглянул на розовый бант Музы Ивановны, выпиравший из-за её спины, с трудом поднялся с дивана и поплёлся к письменному столу.

Когда он уселся за стол, Муза Ивановна властно положила на его дряблую лысину свою полную холёную ладонь. Василий Васильевич невольно зажмурился. Муза Ивановна слегка надавила ладонью на его голову, и Василий Васильевич бойко, словно прилежный ученик, заскрипел золотым пером "Parker", подаренным ему начальником цеха вулканизации покрышек на 80-летний юбилей.