I

 

Мне двадцать один. Это возраст моего обращения к Богу. Позади уже полноценный жизненный опыт большого ребёнка. В этом опыте немало всего, но особо запомнился подростковый душевный хаос, который мои дальнейшие перспективы свёл на нет. Работа на заводе и срочная служба — это тот предел и та роскошь, которые я мог себе позволить.

Христос коснулся моей души так, будто кто-то приручил в ней бездомного, одичавшего пса…

Мы находимся в помещении уютного молитвенного дома, где много нашей молодёжи и гостей из Швеции. Общения, песнопения, молитвы в свободном формате. Ко мне подходит иностранец, он взволнован, на глазах слёзы, что-то пытается объяснить. Переводчик изъясняет мне: «Ты занимаешься творчеством?». Я смущённо отвечаю: «Нет».

- Может быть стихи пишешь?

- Нет, не пишу.

- Мне только что Бог показал твоё необычайно красивое сердце… Пожали друг другу руки, обнялись по-братски и разошлись. А я остался в некоем недоумении и смущении.

Не берусь обсуждать или оценивать этот жизненный эпизод. Просто, это со мною было.

 

II

 

Четыре года спустя. Переехал жить в другой город. У меня своя семья, ребёнок.

На сцене чёрный человек во фраке со скрипкой. Состав оркестра несколько специфический, по большей части молодёжь. Тут вместе и скрипки, и духовые, и народные — домры, баяны. Чёрный человек солирует, дирижирует, произносит серьёзные, глубокие аннотации перед каждым номером. Я сижу как заворожённый, в восторге от сценической энергетики, от концерта на который я попал случайно, прочитав афишу «Пять веков камерной музыки». После концерта подхожу поблагодарить дирижёра. Тут меня ждёт ещё одно удивление. Оказывается, артисты местные. Скромно намекаю, мол, я тоже закончил музыкальную школу по классу виолончели. Маэстро просит адрес.

Я уже на репетициях, единственный здесь виолончелист. Знакомлюсь с жизнью оркестра. Большинство ребят — довольно простенькие музыканты, когда-то учились в школе. Руководитель собрал более двадцати человек, тщательно прочесав городок и окрестности с энтузиазмом следователя. Молодёжь дополняют и учителя местной музыкальной школы.

Получаю невероятное доверие со стороны дирижёра, уделившего мне значительную роль в оркестре. Играю сольные партии. Страстно предаюсь своему новому увлечению, обретаю в этом новый смысл для себя.

Мой гуру оказался не только очень образованным, но просто уникальнейшим человеком, я бы сказал - ясновидящим от искусства. Но, как и подобает таковым, оказался весьма сложным человеком. Люди стали один за другим покидать оркестр, я продержался дольше остальных. Переиграли большое количество разнообразной музыки, оркестровой и камерной. Тогда я и открыл для себя мир Баха и Шостаковича.

В редеющем по составу коллективе наступил вокальный период. В дело активно пошли романсы, арии, большие оперные фрагменты из «Свадьбы Фигаро», «Князя Игоря», «Бориса Годунова», «Евгения Онегина», «Пиковой дамы», «Сильвы» и других великих творений. И даже случилась постановка в полном формате большой оперы К. Молчанова «А зори здесь тихие». Всё было по-настоящему: театральные декорации, световая партитура, пламенный состав героев-вокалистов на сцене и мини-оркестр в яме. Серьёзная работа, ежедневные репетиции, премьера. И это в провинции! Незабываемое ощущение, большой интерес со стороны публики. Режиссёр, постановщик, дирижёр, скрипач — всё это в одном лице неуёмного мэтра.

Коллектив постепенно трансформировался в музыкальный домашний театр с горсткой оставшихся участников, затем в театр абсурда. В ход пошли Шекспир, Чехов, Набоков, Кафка, Уильямс, Бродский, Стоппард и другие, естественно, в своеобразном прочтении режиссёра. Отношения с гуру далеко не гладкие, но мне от сотрудничества перепадает много в плане развития и творческого становления. В каком-то смысле, я закончил подпольную академию искусств, где получил для себя главное — формирование вкуса и способность ощущать метафизику художественных явлений. Таков процесс открытия внутреннего канала, ведущего к пониманию творчества, раскрывающего природу и взаимосвязь всех видов искусства.

А маэстро понесло дальше, к освоению новой ипостаси живописца. Он предался созданию образов в стиле «наив» и духе экспрессии.

 

III

 

Подрастают два сына погодки. Вступают на путь музыкальной стези. Оба скрипачи, это не обсуждаемо. У старшего выявляются почти незаурядные способности, младший осваивает рубежи трудом. Жаль, что никто так и не сфотографировал сцену из обычной нашей жизни: зима, отец сидит на велосипеде с виолончелью за спиной, на раме у руля один сын, на багажнике — другой. На руле два скрипичных футляра. В таком снаряжении преодолевали мы зимой десятикилометровый маршрут по замёрзшему озеру в музыкальную школу, и так - два раза в неделю.

С детства сыновья много играют в составе семейного ансамбля, часто выступают. Худо-бедно, но есть чем гордиться, озираясь на пройденный путь. Вот, они стоят на сцене и исполняют Двойной концерт Баха ре-минор, в трёх частях. Есть и мрачная сторона дела. Требовательность на грани насилия неизбежно откладывает свой отпечаток на наших взаимоотношениях. Искусство — это страсть, которой управлять не просто, а страсть всегда имеет неизбежные побочные эффекты…

Настало время старшему поступать в Музыкальный колледж. К этому моменту созрела и моя шальная мечта поступить вместе с ним. Мне сорок один. Переезжаем с сыном в другой город, становимся студентами, поселяемся в общежитии. К концу первого курса сын сходит с рельсов, становится неуправляемым, бросает учёбу. Я продолжаю любимое дело. Нелегко, но двигаюсь дальше. Четыре года жизни на два фронта, поездки за две сотни километров. Долгожданный диплом музыканта и преподавателя!

Такой поворот в моей судьбе сильно удивил бы моих родителей, будь они живы. Ведь я совсем неожиданно для себя пришёл в педагогику в столь зрелом возрасте. Мать сильно переживала, что не смогла дать мне образование, не сумела настоять, убедить, проконтролировать. «Умная голова дураку досталась» - говорила мне моя учительница в школе. С бешеной генетикой совладать и договориться трудно…

Музыка продолжает занимать значительную часть моей жизни. Перешёл, в основном, на сольное исполнительство. Взрослые дети разбрелись по своим тропкам, а моими коллегами и неизменными спутницами на концертах стали две музы-пианистки — Татьяна и Ольга.

 

IV

 

День концерта. Вчера вечером всё было просто и спокойно, с утра уже всё по-другому, курок взведён. Предстоящее главное событие дня начинает буравить изнутри, щекотать нервы, штурмовать разум потоком мыслей, по большей части неприятных. Опыт приучил как-то справляться со всем этим.

Перед выходом на сцену звучит очередное «зачем». Зачем это надо тебе? К чему весь этот труд и волнения? Зачем этот миг жизни, обнажающий тебя на сцене?... Это всё часть творческих мук. Таинство и страсть, пленившие артиста.

Выхожу с инструментом, который не является моим союзником, защитником. Он - частица меня, такая же нагая, помесь возвышенного с безобразным. Сейчас смычок коснётся струн, и я проговорю вслух. Неужели моя рука способна это сделать? И как это вообще возможно?… Звук наполняет пространство, обретает власть над слушателем, начинается сеанс воздействия. Неужели я соучастник всего этого?

Сегодняшний концерт по-своему особый. В программе почти забытая музыка времён молодости моих родителей: танго, фокстроты, вальсы. Репертуар отнюдь не изысканный, но я волнуюсь больше обычного. Боюсь встретить на концерте своих родителей. Хочу и боюсь, ведь сегодня я играю для них. Маме — Цфасман. Светлый, наивный, жизнеутверждающий. Я тебя не вижу, мама, но отчётливо ощущаю — с какой гордостью и удивлением ты смотришь на всё это. Ты по-прежнему себя бичуешь за то, что я не получил образования? Успокойся, мама, пустяки, всё нормально. Я занимаюсь любимым делом. Отдыхай, слушай музыку.

А тебе, папа, «Adios nonino» - танго. Боже, дай мне сил! Держусь, как могу. Я артист, хоть это название так и не пристало ко мне за все эти годы. Скорее, я боец, слабоватый духом, но настырный и шальной. В этом тоже сила… Папа, ты, как обычно, смущён на людях, втянул шею в свой пиджак. Что же вы всё так и сидите поодаль, как чужие. Ведь вы когда-то любили друг друга! Откройте сердца, как в молодости, хотя бы ради этой нашей встречи. Сегодня я играю вам, мои родные, странные... И хочу вас немного ошарашить — я, как и вы, теперь учитель. Я бы много рассказал вам, но такие мгновенья, к сожалению, слишком редки и коротки…

Пианистка жаловалась на головную боль перед концертом, но всё прошло удачно. У всех приподнятое настроение. Муж её сказал, что «Adios» Пьяццоллы прозвучало лучше всего… Давно уже не зацикливаемся на выискивании ошибок. Немногие добрые слушатели наших провинциальных концертов тоже всегда снисходительны и благодарны. Я рад, что и третий мой младшенький поучаствовал в концерте. Из него я не делаю узника музыки. Он свободный агент, поддерживающий нас на концертах в качестве скрипача.

Большое дело позади. Оно растворилось на наших глазах как красивый туман, и уже хочется снова в бой, приступать к новой программе.

 

V

 

Настоящие комплименты достаются не часто. Если и говорят что-нибудь, то на это, в основном, обращаю мало внимания. Вот запомнились слова простой пожилой женщины, когда я дома расчехлил свою виолончель и что-то наиграл в её присутствии: «Надо же, вроде обычная палка, какой-то кусок дерева, а разговаривает, прямо как живая». Или ещё, наградила впечатлениями знакомая женщина, от которой даже не ожидал подобной реакции на музыку. Я играл на сцене, а она сидела в зале и строчила, тем временем, сообщение с телефона, которое я прочитал уже вечером: "Б., ты прекрасен!!! Я поражена твоим талантом! Эта безумная деревянная женщина на одной ножке между твоих ног - она так послушна твоему смычку, от вашего слияния у вас рождаются такие безумные, музыкальные дети. Твоя пластика, твои эмоции, твои пальцы сводят с ума!… Ты живёшь ею, ты сливаешься с ней воедино, вы прекрасны!"… Удивляюсь лишь, каким образом Зефир навеял столько поэзии в воображение этой довольно приземлённой женщины?!

Что мне дала музыка? Благодаря ей ожили тончайшие струны моей души. Я сам стал музыкальным инструментом, резонирующим в равной мере на живопись и поэзию, кино и прозу — на всё, где творцом предстаёт человеческая душа. Природа не наделила меня талантом большого музыканта, но в обильной мере подарила мне важное — чувствовать и страстно любить мир искусства и самое мироздание. И знаю, что это тоже талант, дорожу им. Часто люблю повторять: «Главным достоянием художника является его сердце».

Счастлив ли я? Отчасти. Я должен был бы благодарить судьбу за мир творчества, подаренный ею, за возможность заниматься ещё и фотографией, писать прозу, созерцать звёздное небо. Но признаюсь, что приходится смирять затаившуюся внутри обиду, ибо порой чувствую себя тоскующим лебедем, отбившимся от стаи. Моё призвание — струнный квартет, а существование в его пространстве — это мой земной рай. Но есть предчувствие, что тоска по этому райку так и останется при мне до конца дней.

Недавно мы приобрели дом в деревне — старый деревенский клуб, где когда-то крутили кино, а затем хранили зерно и сено. Обустраивая клуб под жилище, я настоял, чтобы сцену не сносили, несмотря на то, что выглядит она несколько забавно в доме. На сцену, где стоят два фортепиано, виолончель и мой телескоп, мы поставили большую кровать, и солнце летним утром ласково приветствует меня в окнах. А в семье прижилась шутка, что, видимо, мне суждено умереть на сцене. Говорят, это почётно.